Поле Куликово
Шрифт:
Ласково приветствовал Димитрий и своих верных бояр. Для каждого нашел слово особенное, то добродушное, то задористое, то шутливое, но всякий раз дорогое и памятное тому, для кого сказано. Спросил, почему нет начальника всех ратей, сошедшихся в Коломне, князя Мещерского. Сказали: не решился князь Юрий оставить войска. Димитрий одобрительно кивнул.
Объезжая начальников, великий князь поглядывал на костры, разложенные вдоль берега. Их было много, и почти возле каждого копошились мужики, разделывая звериные туши. Значит, войсковым охотникам повезло на берегах Северки. Войско прожорливо. В походах оно питалось не только тем, что везло и гнало в товарах. Вперед,
Вдыхая смолистый дымок костров, Димитрий следил, как, не нарушая строя, шли через мост его всадники, посотенно растекались на широком лугу, быстро спешивались, развьючивались, ставили палатки, поили коней, тащили большие медные котлы к кострам, а новые сотни шли и шли, гремя копытами по деревянному настилу, — броненосная конная гвардия Москвы, ее сила и надежда.
— Счастлив я, государь, — сказал Димитрию своим тихим голосом епископ. — Всю землю русскую довелось мне встречать в Коломне, весь ее цвет. Мог ли прежде о том помыслить?
— Всю ли, отче? — задумчиво спросил князь.
— Всю, сыне, всю. Коломяне рады, что им выпало приветить русскую рать. Сами на улицах спать будут, а вас приютят, сами куска не съедят — отдадут воям. И просить их о том не надо.
— Благодарствуем, отче, за сердечность вашу, — Димитрий улыбнулся. — Да войско не саранча. Нет нам нужды стеснять и объедать жителей. Пройдем через город и станем на Девичьем поле.
Герасим вздохнул:
— Вот так же и другим велел твой воевода.
— Правильно велел. Войско в походе, и быть оно должно что кулак сжатый. На страшного ворога идем.
— Знаю, государь. Коломна тоже немалое ополчение выставила, и свою дружину отдам тебе.
— Благодарствую, отче.
— Сам я хотел ныне проситься у наместника с епископата, да вижу — не время.
— Зачем же тебе уходить с епископата? Аль хлопотно после жизни монастырской?
— Иного, более хлопотного, ищу, государь. Устюжанин я, с реки студеной Двины. Там, к Югорскому Камню, Пермская земля начинается. Пермяки народ добрый, простодушный, что дети малые, а тем простодушием пользуются нечестные люди, приходящие из свейской и варяжских земель. Да и новгородские ушкуйники не лучше — грабят пермяков нещадно. Те ведь в темноте жизнь влачат, в грязи и болезнях, в безверии и язычестве души губят. Хочу пойти к ним, просветить Христовым учением, дать им грамоту, к жизни приобщить чистой и нравственной. Язык их я изучил, начал уж письмо для них составлять на основе нашего полуустава.
— Дело божье, отче, — кивнул Димитрий. — Не только церкви — всей Руси оно угодно. Коли свершишь подвиг свой, и пермяки, и русские не забудут его. Давно пора бы нам взять малые племена под руку свою, от всякой нечисти разбойной законом и силой оградить, да вишь, Орда руки связала.
— А ты разруби те путы, сынок Митя, — тихо сказал Герасим.
Сотни полка еще шли по мосту над Северкой, когда Димитрий в сопровождении бояр двинулся осматривать вырастающий на
Направляясь к центру лагеря, князья и бояре проехали мимо трех старых слив, неведомо кем посаженных на этом пойменном лугу. Ветви деревьев ломились от тяжести плодов; крупные и темные, словно подернутые изморозью, они сами просились в пересохший рот, однако ни одна веточка не сломлена, ни одна слива не сорвана, даже те, что сами осыпались, нетронуто лежали в траве. Димитрий Иванович переглянулся с Боброком и в синих глазах тезки прочел горделивую усмешку. Остерегающе заметил:
— Вот как завтра поднимемся и уйдем, а тут все останется нетронутым, тогда считай: войско у нас настоящее.
Долго объезжал великий князь военный лагерь, разговаривал с воинами, расспрашивал охотников и завистливо слушал об удачных загонах, разглядывал звериные шкуры, а сам думал о грядущем дне. Завтра он увидит рать на одном поле, и тогда скажет последнее слово: идти на бой, не оглядываясь, или остеречь Мамая видом многочисленного войска, одновременно умягчить большой данью, заставить вернуться в свою степь и, зажав в кулаке сердце, пряча злые слезы, снова платить кровавую дань и ждать, ждать иного удобного часа? О собственной жизни Димитрий не думал, хотя знал, что во втором случае ему придется ехать в Орду.
Когда спешивались у шатров, Боброк негромко воскликнул:
— Государь, глянь!
По дороге со стороны Коломны стремительно приближался небольшой отряд. Воины, судя по справе, московские, сопровождали приземистого бородатого всадника в простом боярском кафтане.
— Это ж Тетюшков! Захария!
— Слава тебе, Спас Великий, — тихо прошептал князь, тоже узнавая посла. О Тетюшкове в последние дни молчали, как о человеке, находящемся при смерти. И вот он сам, живой и здоровый. Димитрий пошел навстречу послу; тот, осадив лошадь, легко, по-молодому, спрыгнул с седла.
— Государь!..
Димитрий схватил посла в объятия.
— Захария! Откуда?
— Из Коломны. Узнал, что ты будешь завтра, не мог ждать.
— Был у Мамая?
— Был, государь, видел, говорил. Вот грамота от него.
Димитрий развернул пергамент, прочел, разорвал на четыре части, швырнул на ветер.
— Ни слова нового. Что еще?
— Сказал: будет ждать твоего ответа у Воронежа две недели. И что войско у него готово к походу, ну и про число своей Орды — семьсот, мол, тыщ. Послал со мной четырех мурз, а мы на реке Сосне встретили сторожу Полянина, и велел я тех мурз связать да взять «языками». В Коломне они, допрос я снял — то ж бубнят. По-моему, большего и не ведают. А вот это подбросили мне…
Тетюшков вынул из-за пазухи сложенный листок, покосился на стоящих поодаль бояр и отроков, протянул князю. Тот внимательно прочел, остро глянул на посла, прочел снова.
— Ты не видел его?
— Нет, государь.
Димитрий прочел в третий раз, медленно, потом скомкал бумагу, подошел к костру, бросил в огонь, следил, пока желтый комочек стал пеплом, спросил:
— О Есутае ты еще что-нибудь слышал?
— Мурзы подтвердили: ушел он. Только они думают, к Тохтамышу.
— Как же Мамай тебя-то выпустил?