Полет на спине дракона
Шрифт:
Князь Юрий Игоревич был из той породы людей, для которых худшим из бедствий была тревога за неясное будущее. Ещё не дослушав до конца татарские требования — «вашей земли нам не надо — воюем мы с половцами, покоритесь, лошадей, кормов и воинов дайте и живите, как жили», — он уже ощутил, как заходили под ним ходуном дубовые полы. Стало ясно: спокойной жизни больше не жди, а та, которой ждать — смола за шиворот. Желание уже сейчас кинуться в сечу, как в омут головой, — чтоб неясность хоть чем-нибудь, да завершилась — захватило всё его существо. Он не мог даже думать о позорной выдаче коней и воинов. И не княжеская
Проклиная неладную долю, он чуть на заревел в голос от досады. Это ж надо: его непутёвое княжество столкнулось с напастью первым. Шли бы татары через землю суздальцев, можно было и присмотреться, приноровиться.
Согласился бы суздальский тёзка Георгий уплатить поганым дань, а мы бы тут из-за прясел посмотрели, куда ветер завернёт. Ежели татаровья не тронули бы никого, смело можно было и рязанцам лошадками да лёгкой данью от них отбояриться. И никто бы Юрия Игоревича не стал срамить.
Сказали бы: раз САМ Великий Князь «мудро сберёг свою землю от пустого разорения», и рязанцам не грех покориться. Тогда просто неуважением к владимирскому дому было бы само желание отбиться от татар. Получилось бы обвинением великого князя в трусости, наглый вызов бы получился.
А если сии моавитяне слово бы не сдержали и Владимир пожгли (князь зажмурил глаза, как кот на солнышке, явилось зрелище сладостное — нехристи Владимир за грехи красным петухом потчуют). Что тогда? Можно и Рязань без позора покинуть. Стольный не устоял — куда Рязани рот разевать!
Из розовых, с сизыми жилками ноздрей вылетел резвый выдох. Эх, грёзы! Всё не так, всё наоборот.
Батыга что? Покуролесит слегка в наших краях и унырнёт в солончаки... А с другом милым Георгием свет Всеволодовичем жить да меды хлебать многие лета. Это тебе не окаянные нехристи, от земнородцев суздальских никакими стенами не закроешься. Вновь город до головней пожгут, засадят в каменные мешки на хлеб да на воду.
Да ещё и епископ проклянёт, причастия лишит. Без причастия оно — пострашнее погрому.
«Только-только город после суздальских иродов отстроили, пепелища тут и там. А если ещё и татары по сусекам поскребут, то уж и вовсе потом от тёзки житья не будет. Ведь ослабнем».
На снем [100] собрались к вечеру. Долго подтягивались пронские с ижеславскими, и с Мурома — ой как не спеша — подъезжали княжата.
Хоть и подумывал мечтательно Юрий отделаться конями, но обсуждать такое с родичами постеснялся. Знать бы наверняка, что проскочит Батыга мимо них на землю суздальскую да и свалит тех навек, чтоб и не встали более с колен богопротивные Всеволодовичи, не грех на такое и коней дать, и воев... Только ведь отобьются, окаянные, отсидятся за стенами каменными. А уж какой повод суздальцам будет и вовсе истребить Рязань под корень за то, что татар поддержали. Да и митрополит сподобится анафему произнести. Нет, об этом и думать забудь.
100
Снем — съезды, «думы князей».
Поначалу
— Я много про тех татар слышал, загремел в горнице его не по возрасту крепкий басок, — вязкие они в бою, купцы сартаульские и булгарские много про то рассказывали. Ежели уж начали с кем воевать, лягут костьми, а на полдороге не встанут. Разобьём — на их место другие придут. Уж лучше сразу с ними мир наладить.
— Уж не трусишь ли ты? — удало подбоченился Юрий. — Говорил великий воитель Святослав: «Только мёртвые сраму не имут».
«Как сказал? Хорошо сказал»,— понравился себе старый князь.
— Трусость и осторожность разные сани везут. Ежели с ними по-доброму, так они и правда слово держат. У них такой бог есть, Мизир зовётся. Он за клятвопреступничество татар карает. А ежели какой город не сдался — лютуют татары страшно, а ежели сдастся, так и ничего. Живут себе, как жили.
— Это кто ж тебе ентих сказок в уши надул? Купчишки безродные иноземные, нехристи?
— И то верно, что ратятся они с половцами много годов, не врут их послы, — не обращая внимания на вспышку отцова гнева, спокойно продолжил Олег. — Да и пусть бы себе учинили Котяну разор. Неоткуда было бы князю черниговскому головорезов зазывать на нашу голову. Что бы он делал, сокол сизокрылый, без ихних сабель?
— С Черниговом мир у нас, — не очень решительно напомнил Юрий.
— Не устоим мы, — печально вздохнул несносный племянник. — Народ здешний нас не больно-то любит. Что ему татары — собрал скарб да и ушёл в леса, ещё и рады будут.
— То есть как? — чуть не развалился надвое от гнева Юрий. — Что ты несёшь, репа недоспелая?! Смерды татарам обрадуются? Из-за нехристей поганых князя своего законного в беде бросят?
— Кто и обрадуется! — огрызнулся Олег. — Тиуны, сборщики монастырские — не мёд лесной. Чуть заимку распахал, энти с ложкою да с крестом тут как тут. Обрадуются, чего там. Степняк на огнища лесные не полезет. А наших тиунов повырежет с голодухи, землепашцу только польза. Слыхал, бают: как собак нерезаных — это про них. И уж если на правду пошло, так не такие они и нехристи. У них там есть те, кто Христу поклоняются. Только по не нашему обычаю.
Дрогнули разноцветные слюдяные оконца. Тут уж и сам князь, и братья от распирающего нутро смеха едва не раскололись. Видно, и вправду, молчок молчком, а переволновались все от невесёлых вестей. Хохотали смачно, как дружина после боя.
Только вот бой-то, бой-то был ещё впереди.
— Ой, держите... ой, умру до сроку назначенного, — тёр кулаком красные глаза князь, — татары — християа-не... Ой!
— По-твоему выходит, ежели те, кто крест в руках крутит, аки собака с костью им играется, так уж они и христиане, — покровительственно пожурил грамотный Роман, — владыку-то вполуха слушал, видать? У тебя небось и прелестники латынские христиане, и немцы заморские. Так выходит? Не стыдно, неуч ты стоеросовый...