Полет на заре
Шрифт:
Вспомнил. С Зиганшиным были Анатолий Крючковский, Филипп Поплавский и Иван Федотов. Они дрейфовали в океане, куда их баржу унесло штормом. Правда, баржа не надувная лодка, так ведь сорок девять суток. И никто из них не дрогнул, не впал в отчаяние, несмотря на голод и холод. Все перенесли и выстояли советские солдаты. После о них так и писали: «Советские…»
Это Зиганшин сказал, отвечая на вопрос американского корреспондента. Тот не верил нашим парням, что они, почти умирая от жажды и голода, не ссорились и не подрались
— Что же вы за люди? — не то спросил, не то удивился он.
— Обыкновенные. Советские, — спокойно ответил Асхат.
Куницын знал, что удивляло американского журналиста. В книге «Гордое слово», написанной известным полярным летчиком Михаилом Водопьяновым, он читал рассказ о том, как экипаж дирижабля одной капиталистической страны потерпел катастрофу при перелете из Европы через Северный полюс в Америку. Уже через неделю жизни в ледяном плену Арктики члены экипажа, видя, что продуктов остается все меньше, и опасаясь голодной смерти, завязали между собой перестрелку и убили трех своих товарищей.
О звериных законах чуждого нам мира не хочется и думать. Лучше вспомнить о чем-нибудь родном и близком. О приближающемся празднике.
Тут летчику пришла на ум еще одна деталь, которая почему-то показалась ему существенной: четверку отважных нашли в океане восьмого или девятого марта. Значит, в бескрайних просторах моря корабли ходят и в праздничные дни. Значит…
Он то цеплялся, как ребенок, за любое бесхитростное утешение, подбадривая себя, то бросался в другую крайность, рисуя свое положение самыми мрачными красками. Взгляд его рассеянно блуждал по горизонту.
«Земля! Честное слово, земля! Берег…»
Нет, он не кричал. Он лишь мысленно произнес эти слова, различив впереди темную полоску земли.
Летчик веселее взмахнул руками, подгребая дощечками. Теперь есть цель: плыть туда, к берегу, который смутно вырисовывается на горизонте.
Смотри-ка, и тумана как не бывало. Просторно, ясно и свежо кругом. А он и не заметил, когда это произошло. У него возникло мучительное, непреодолимо острое желание: выскочить из лодки и кинуться вперед бегом. Бежать и бежать. Ведь это же нестерпимо — двигаться так медленно!
Увы, по волнам не помчишься вприпрыжку. Не сходи с ума. Плыви… Сколько метров до показавшегося на горизонте берега? Если ты находишься на относительно ровной поверхности — а море ровное, — то горизонт виден в радиусе четырех километров или что-то около этого. Четыре километра — это четыре тысячи метров. Если гребок — метр, осталось четыре тысячи взмахов. Это не так много.
— Раз. Два. Три… И четыре. И пять…
Считая взмахи, Иван упорно греб. Сто гребков — отдых.
— Пятьдесят три…
Тяжело. Отдохнуть? «Грош мне цена, если не выдержу первой сотни».
— Шестьдесят один…
Жарко. Это хорошо. Черт побери, он живет. Он еще поборется.
— Девяносто два…
Как трудно
— Сто!
Танталовы муки. Сизифов труд. Грозилась синица море поджечь. Взялся летчик море переплыть…
«Вы слышали?»
«О чем?»
«Как летчик море переплыл».
«Это зачем?»
«Шутки ради».
«Брось чудить».
«Не веришь? А я его знаю. Своими глазами видел. Разговаривал с ним. По плечу хлопал. Вот как тебя. Парень на все пять баллов. Наш. Пилотяга. Представляешь? Нет, ты только представь: летчик и море. Один на один. Ночь. Шторм. Дождь. Туман. А он — один».
«Подожди, друг. Загибать ты мастер. Читал я, что кто-то там через Ла-Манш плыл. Или собирался. Ты про него?»
«Ха!.. Ты где, в отпуске был? Тогда простительно. Ведь парень из нашего полка. Ваня Куницын».
«Куницын? Такие шутки о нем? Да ты, часом, не того, а?»
«…А я уже разговариваю сам с собой. И перед глазами все кружится. Со счета давно сбился. Нет, так не годится. Видишь — берег. Это — ориентир. Держи курс прямехонько на него. И утки туда потянули. Эх, ружьецо бы! Стой, а где берег?»
Берега нет. Куда же он девался? Померещилось? Да нет же, вот он. Просто, если долго грести одной рукой, уклоняешься в сторону. Но если при небольшом уклонении видишь не землю, а море, то впереди не берег. Точно, впереди — остров. Не прежний ли? Вот будет шутка: пробарахтался целый день в холодной воде ради того, чтобы покружит в море и вернуться туда, откуда уплыл.
Ах, какая разница! Старый остров — пусть так. Все равно. Судороги раз за разом сводят ноги и спину. Лучше к самому черту в зубы, чем оставаться в ледяных волнах. Это же наказание. Пытка. Сердце молотит, как реактивная турбина, а кровь застыла в жилах, и ты чувствуешь себя связанным, скованным тяжелыми цепями. Порвать их, порвать…
Так, еще сто метров. Отдохни и не надрывайся, рассчитывай силы, финиш еще далеко. Четыре километра минус…
«Какое — четыре? Все сорок. Дистанция марафонского бега. А я плохой гонец. Почему плохой? Я — разрядник. И — летчик. Военный летчик. Капитан».
«Капитан Куницын!»
«Я».
«Слушайте приказ! Вам надлежит срочно доставить вплавь через море срочное донесение командиру части полковнику Горничеву. Передайте ему устно, что ваш самолет потерпел аварию, а не катастрофу. Выполняйте».
«Есть».
«Приказ должен быть выполнен точно, беспрекословно и в срок…»
«Знаю, так гласит воинский устав. Да вот срок…»
Три с половиной километра — это примерно три тысячи пятьсот гребков. Каждый взмах руки для гребка — две секунды. Семь тысяч секунд. Два часа. Даже меньше, если приналечь на весла. Вечереет? Какая разница — в темноте плыть или при дневном свете! На этом острове тоже установлен маяк, ориентиром будет его свет.