Полёт орла
Шрифт:
Участник беседы: Сопутствуют ли друг другу любовь и свобода?
Кришнамурти: Можем ли мы любить без свободы? Может ли быть любовь, если нет свободы? Если мы ревнивы – можем ли мы любить? Напуганные, можем ли мы любить? Если на работе мы движимы своим личным честолюбием, приходя домой говорим: «Я люблю тебя, дорогая», – любовь ли это? Если на работе мы грубы, хитры, а дома стараемся быть мягкими и любящими – возможно ли подобное? Может ли одна рука убивать, а другая рука любить? Может ли вообще любить тщеславный человек? Может ли человек, преисполненный духа соперничества, знать что-либо о любви? Мы принимаем все эти вещи как часть общественной морали; но если мы отрицаем подобную мораль, полностью, всем нашим существом, тогда мы действительно моральны, – но мы этого не делаем. Социально и морально мы респектабельны, и поэтому мы не знаем, что такое любовь. Без любви мы никогда не познаем истину, не познаем, существует или нет такая реальность как Бог. Мы можем знать, что такое любовь, только если знаем, как умереть для всего вчерашнего, для всех образов, связанных с удовольствием, сексуальным или иным; тогда, когда есть любовь, которая сама по себе и есть добродетель, сама по себе и есть мораль, все этики
Участник беседы: Человек, находясь в смятении, создаёт общество. Вы ратуете за то, что для изменения общества человек должен отстраниться от общества, быть от него независимым?
Кришнамурти: Разве человек – не общество? Мы с вами создали это общество, с нашей жадностью и грубостью, с нашими амбициями и с нашим национализмом, с нашим соперничеством, жестокостью и насилием; это то, что мы создали вовне, так как это то, чем мы являемся внутри. Именно мы ответственны за войну, которая идёт сейчас во Вьетнаме, – и вы, и я, – потому что мы приняли войну как стиль жизни. Не предлагаете ли вы, чтобы мы отстранились от самих себя? Но как вы можете отстраниться от самого себя? Вы – часть этого всеобщего безобразия, и вы можете быть свободными от этого уродства, этого насилия, – всего, что действительно существует, фактически, – не отстранением, но только познавая, наблюдая, понимая полностью всё это в самом себе, и тем самым освобождаясь от всякого насилия. Вы не можете отстраниться от самого себя, – это порождает проблему: «кто» же должен сделать это? «Кто» должен отстранить «меня» от общества? – или «меня» от меня самого? Разве сущность, которая хочет отстраниться от самой себя, сделана не из той же глины? Понять всё это, – понять, что «наблюдающий» ничем не отличается от наблюдаемого, – является медитацией; она требует глубочайшего проникновения в самого себя, неаналитического проникновения; путём наблюдения взаимоотношений с вещами, с собственностью и с людьми, с идеями и с природой человек приходит к этому чувству полной внутренней свободы.
Лондон, 2О марта 1969
МЕДИТАЦИЯ
Мне хотелось бы поговорить о нечто таком, что я считаю очень важным; понимание этого, возможно, сделает нас способными обрести собственное целостное восприятие жизни без какой бы то было фрагментации, – и это позволит нам действовать целостно, свободно, радостно.
Неудовлетворённые той жизнью, которую мы ведём, поверхностной активностью, которая так малозначима и которой мы стараемся придать значение и смысл, мы всё время ищем какую-то тайну. Но этот поиск, являясь чисто интеллектуальным актом, сам продолжает оставаться поверхностной, обманчивой и в конечном итоге бессмысленной деятельностью. Тем не менее, зная всё это, зная, что наши удовольствия скоро закончатся, а повседневные хлопоты являются рутиной, зная, что многочисленные проблемы наши никогда, видимо, не будут решены, потеряв всякую веру в традиционные ценности, учителей и гуру, в санкции церкви или общества, – большинство из нас всё же продолжают этот поиск, стараясь отыскать нечто действительно ценное, не запятнанное мыслью, – отыскать то, что имеет реальное отношение к необыкновенному чувству красоты и экстаза. Большинство из нас, я думаю, пытается найти нечто постоянное, прочное, – то, что не подвержено порче и искажению. Не останавливаясь на явном, на очевидном, мы глубоко – не только на эмоциональном или сентиментальном уровне – жаждем и вопрошающе ищем выход к чему-то, что не может быть измерено мыслью, к чему-то, что не может быть вставлено в рамки веры или догмы. Но есть ли в этом поиске реальный смысл?
Мы собираемся обсудить вопрос медитации; это довольно сложный вопрос, и прежде чем мы углубимся в него, нам следует чётко определиться с самим этим поиском, с этим стремлением иметь переживание, опыт, попытками отыскать и выявить реальность. Мы должны понять смысл того поиска и исследования истины, этой интеллектуальной устремлённости к новому, к тому, что не от времени, что не создано чьими-то потребностями, навязчивыми идеями, желаниями или отчаянием. Возможно ли вообще найти истину путём её поиска? Как узнать, найдена ли действительно истина? Может ли человек, найдя её, сказать: «Это истина», «Это реальность»? Есть ли у этого поиска хоть какой-либо смысл? Большинство религиозных людей постоянно говорят о поисках истины. Мы спрашиваем, может ли истина быть когда-нибудь найдена? Разве в самой идее поиска, обнаружения, не заключена также и идея узнавания, идея, что если я найду нечто, я должен буду это опознать? Не предполагает ли это опознание, что я заранее знаю, что именно я ищу? Является ли истина «узнаваемой» в том смысле, что она уже была когда-то испытана, и поэтому человек в состоянии сказать: «Это она, это истина»? Так есть ли ценность в таком поиске? Или же, если в нём нет смысла, возможно, он есть в постоянном наблюдении, в постоянном слушании? – которые совсем не равнозначны поиску. Когда имеется постоянное наблюдение, движение прошлого отсутствует. «Наблюдать» подразумевает видеть очень чётко; чтобы видеть очень чётко, должна быть свобода, свобода от чувства обиды, неприязни, вражды, от любого предубеждения, недоброжелательства и недовольства, свобода от всех этих накопленных в виде знаний воспоминаний, вмешивающихся в наблюдение. Когда есть такое качество, такой род свободы, в соединении с постоянным наблюдением за тем, что реально происходит, – не только снаружи, но и внутри, – какова тогда вообще нужда в поиске? Ведь всё уже здесь: факт, «то, что есть», – оно наблюдается. Но в момент, когда мы хотим изменить «то, что есть» в нечто иное, имеет место процесс искажения. Наблюдая свободно, без каких-либо искажений, без какой-либо оценки, без какого-либо стремления к удовольствию, – но просто наблюдая, – мы обнаружим, что «то, что есть» претерпевает необычайные изменения.
Большинство из нас стремятся заполнить свою жизнь знаниями, развлечениями, духовными устремлениями, верованиями, ценность которых, как мы видим, весьма сомнительна. Мы хотим испытать нечто трансцендентальное, нечто запредельное, – мы хотим пережить нечто необъятное, не имеющее
Прошу вас, не принимайте и не отвергайте того, что говорит ведущий беседу; просто проверьте это. Ведущий беседу – давайте ещё раз внесём в это ясность – вовсе не имеет никакого значения. (Он подобен телефону, – и вам нет нужды повиноваться тому, что говорит телефон. Телефон не обладает никаким авторитетом или властью, вы лишь слушаете его.) Если вы слушаете с вниманием, в этом есть любовь, не согласие или несогласие, но присутствует то качество ума, которое говорит: «Давайте послушаем и посмотрим, есть ли в этом смысл, – что здесь верно, а что нет». Не принимайте и не отвергайте, но наблюдайте и слушайте, не только то, что говорится, но также свои реакции, свои искажения в тот момент, когда вы слушаете; увидьте свои предубеждения и предрассудки, свои мнения, свои образы, свои переживания, увидьте, как все они стремятся помешать вашему слушанию.
Мы спрашиваем: какое значение имеет опыт, переживание? Имеет ли он какое-либо значение? Способен ли опыт разбудить сонный, спящий ум, ум, который пришёл к определённым выводам, связан, обусловлен верованиями? Может ли опыт разбудить его, вдребезги разбить всю эту структуру? Может ли такой ум – столь обусловленный, столь обременённый своими же собственными бесчисленными проблемами, разочарованиями, печалями – ответить на какой-то вызов? – способен ли он? И если ум всё же отвечает, разве этот ответ не будет неизбежно неадекватным? – и потому приведёт к ещё большему конфликту. Постоянный поиск всё более широкого, более глубокого трансцендентального опыта является бегством от подлинной реальности, от «того, что есть», то есть от нас самих, от нашего собственного обусловленного ума. Если ум необычайно бдителен, разумен, свободен, – зачем ему нужен какой бы то ни было «опыт» вообще, зачем ему вообще иметь его? Свет есть свет, он не просит большего света. Желание большего «опыта», «переживаний», есть бегство от действительности, бегство от «того, что есть».
Если вы свободны от этого вечного поиска, свободны от потребности и желания испытать нечто необыкновенное, можно продолжить выяснять, что такое медитация. Это слово – как слова «любовь», «смерть», «красота», «счастье» – слишком многозначно. Имеется так много школ медитации, которые учат вас, как медитировать. Но чтобы понять, что такое медитация, человек должен заложить фундамент правильного поведения. Без такого фундамента медитация – это фактически форма самогипноза; без свободы от гнева, ревности, зависти, жадности, стяжательства, ненависти, конкуренции, желания успеха – всех этих моральных, уважаемых форм того, что считается добродетельным, – без заложенного правильного фундамента, без того, чтобы действительно жить повседневной жизнью, свободной от искажений, созданных личным страхом, озабоченностью, жадностью и так далее, в медитации очень мало смысла. Закладка такого фундамента имеет первостепенное значение. Поэтому человек спрашивает: что такое добродетель? Что такое мораль? Пожалуйста, не говорите, что это буржуазный вопрос, не имеющий значения в обществе вседозволенности, где всё можно. Нас не интересует такое общество, – нас интересует жизнь, полностью свободная от страха, – жизнь, способная на глубокую, непреходящую любовь. Без этого медитация становится отклонением от правильного курса, превращаясь в что-то вроде наркотика, который принимают, – что делалось столь многими, – чтобы иметь необыкновенные переживания, продолжая, однако, вести убогую жизнь. Те, кто принимают наркотики, имеют некоторые необычные переживания, видят, возможно, немного более яркие цвета, они становятся, возможно, немного более чувствительными, – и будучи чуткими в таком химическом состоянии, они – возможно – видят вещи без пространства между «наблюдающим» и наблюдаемой вещью. Но когда действие химического препарата прекращается, наркоманы возвращаются к своим прежним страхам, возвращаются к скуке, возвращаются к старой рутине, – и поэтому им приходится вновь принимать наркотик.
Пока не заложен фундамент добродетели, медитация остаётся трюком по контролю за умом, по его успокоению, насильственной подгонке под требования системы, которая говорит: «Делайте то-то и то-то – и вы получите великую награду». Но такой ум, какие бы методики вы ни пробовали и какие бы системы ни практиковали, так и останется маленьким, жалким, обусловленным и потому никчемным. Человек должен выяснить, что такое добродетель, что такое поведение. Является ли поведение результатом внешней обусловленности, общества, культуры, в которых человек был воспитан? – вы ведь ведёте себя в соответствии с этим. Добродетель ли это? Или добродетель – в свободе от общественной морали жадности, зависти и всего прочего того же рода? – что считается весьма респектабельным. Возможно ли вообще культивировать добродетель? И если её можно культивировать, не станет ли она механической и, следовательно, вовсе лишённой добродетели? Добродетель – нечто живое, текущее, постоянно самообновляющееся, и ее невозможно увеличить в размере с течением времени; это всё равно что предполагать возможность культивировать смирение. Можете ли вы культивировать смирение? Это может делать только тщеславный человек, «культивирующий» смирение; что бы он ни культивировал, он всё же останется тщеславным. Но в ясном видении природы тщеславия и гордыни, в самом этом видении есть свобода от тщеславия и гордыни – и в этом есть смирение. Если это ясно, тогда можно продолжить выяснять, что такое медитация. Если человек не в состоянии делать это очень глубоко, самым подлинным и серьёзным образом, – не просто делать два-три дня, а затем сбросить, – прошу вас, не надо тогда говорить о медитации. Медитация, если вы понимаете, что это такое, – нечто совершенно необыкновенное; но невозможно понять её, пока вы не прекратите все свои поиски и смутные метания, пока вы не освободитесь от желания и судорожного цепляния за то, что, представляясь вам истиной, есть лишь ваша собственная проекция. Вы не можете даже подойти к ней, пока в вас имеется потребность в «опыте», в «переживании», пока не понят тот хаос, в котором вы живёте, беспорядок собственной жизни. При наблюдении этого беспорядка приходит порядок, который не является всего лишь планом или проектом. Когда вы это сделали – что само по себе уже есть медитация, – то тогда можно спросить не только о том, чем является медитация, но и о том, чем она не является, ибо в отрицании ложного – истина.