Полгода в больнице с ребёнком: дожить до выписки и не сойти с ума

Того берега нет, пока стоишь на этом.

У озера же берег – только один; ещё каких-то несколько часов, и он закончится.

Рюкзак, полный костей, оттягивает плечи. Они карабкаются, бегают, плавают и орут за моей спиной.

– Простите, но мы в грязной

одежде не пускаем.

Официант кафе перегораживает вход.

После ужаса на небоскрёбе в Любляне забыла переодеть майку. Снимаю, бросаю в урну, захожу и сажусь за стол у окна. Он шатается. Пахнет кофе, но кофе не несут. Пара справа рассматривает мой спортивный лиф.

Официант приносит стакан воды, из его левого уха выпадает наушник.

– Можешь шевелиться быстрее? Где мой кофе?

– Вы ждёте всего пять минут; у нас очередь.

Его наушник грохочет.

– Что за дерьмо ты там слушаешь?

Вставляю наушник себе в ухо, он ещё тёплый. Официант вырывает его, вытирает майкой и суёт в карман.

– Включи хоть какую-то музыку.

Люди в очереди оборачиваются и смотрят на нас.

– Наши гости предпочитают тишину.

– Поэтому ты врубил этот метал в ухе?

– Говорите тише, пожалуйста.

Пыльное пианино в углу зала – ещё один гость, которого в этом кафе явно игнорируют. То ли инструмент не настроен, то ли мои пальцы вспотели, но звук идёт рыхлый.

– В таких местах должен звучать Рахманинов.

Очередь уставилась на меня так, будто слышит Рахманинова впервые.

Кофе здесь никогда не принесут. Надо идти к озеру, пока меня снова не вывернуло на чей-то стол.

За пять евро официант соглашается отдать мне свою серую майку. Ему приходится надеть фартук на голый торс. Майка мне велика, но потом не несёт – уже хорошо.

Вода везде напоминает воду в других местах. Эта вода озера Бохинь в правом ухе Словении – та же, что и в Волге, у которой я росла. Но я не умею ходить вокруг озера – только вдоль реки.

– У каждого словенца – два сантиметра морского берега, – рассказывает гид паре американцев, идущих передо мной. – Всего два, представляете? Наше население – два миллиона, длина морской полосы – чуть больше сорока шести километров. Два сантиметра берега на человека. Периметр озера Бохинь, самого большого в Словении, – около двенадцати километров, вы обойдёте его за три-четыре часа.

Я родилась и выросла на равнине. Словения, где горы и нагорья занимают почти 80 % территории, а две трети людей живут в гористой местности, – подходящее место, чтобы переждать саму себя. За горами ничего не видно, никакого другого мира.

Словения – комната в огромном доме, от которой давно потеряли ключи. Прохожий дёргает дверь, а когда та не поддаётся – не настаивает и идёт дальше. Он слышал, что в этой комнате хозяин хранит самые ценные вещи и никому их не показывает. Поговаривают, хозяин выбросил ключи от двери в реку, но местные водолазы три раза обследовали дно – и ничего не нашли.

В девятнадцати километрах отсюда – самая высокая гора страны, Триглав. Её три головы на тебя не только смотрят, но и видят – их взглядам препятствий нет. Словенцы говорят: если подняться на высоту тысячи метров над уровнем моря, прощаются все грехи. Если же смог подняться на Триглав, на 2864 метра, – ты настоящий словенец. В XVIII веке четверо из бохиньских мест взошли на Триглав – задолго до того, как человек покорил Монблан и Маттерхорн [1] .

Наверху по горным тропам карабкаются не

спеша. «Чтобы понять словенца, не надо учить язык – нужно учиться хайкингу», – сказал мне в автобусе по дороге сюда житель Любляны. По-словенски «спина» звучит как «hrbet», а «холм» как «hrib». Холм – часть тела словенца. Из этого хребта он состоит, им и держится. Местные размахивают палками для ходьбы, как оружием; ни одна вершина не устоит. В горах найдётся препятствие для каждого: выбираешь преграду по себе – и преодолеваешь. Выбираешь препятствие сложнее, преодолеваешь и его, даже не издав победного крика, а просто выпив банку радлера [2] на вершине и спустившись, молча, никому не говоря о завоевании новой земли. Тихие рыцари с салюки [3] на поводке. Зачем словенцам фуникулёры? Видимо, для туристов, которые привыкли ходить по равнинам.

Шаг в горах сдержан, как песни Владо Креслина [4] . Забравшись на холм, словенцы хотят одного – чтобы их не трогали. Равнина напоминает консерваторов, горы – левых, но крика в горной стране не слышно. Немота здесь – единственный способ жить, оттого шаг становится неслышным. Как не слышно прозрачного движения жившего здесь ледника.

В горах голос не нужен, чтобы говорить. В горах голос нужен, чтобы не потеряться.

Гораздо нужнее в вертикальном образе жизни крепкий вестибулярный аппарат, который у равнинного жителя подчас слабее. От простора на равнине начинаются шатания, свойственные горизонтальному образу жизни. А в горах особо не расшатаешься – все выходы перекрыты холмами. Это равнинцам надо держаться, чтобы ветром не унесло то вправо, то влево, и фокусировать взгляд перед собой, дабы ненароком не свернуть. Цели не видно далеко вперёд – остановиться негде – идёшь, не зная куда, особенно если хочешь найти то, не зная что.

Половина пассажиров автобуса из Любляны сворачивают от озера Бохинь направо – в сторону Старой Фужины, недалеко от которой начинаются маршруты восхождения на Триглав. Я на гору забраться никогда не хотела. Не за этим сюда приехала.

– Наконец-то! – звонит мама. – Три раза набирала. Меня Фёдор атаковал. Опять просит продать отцовскую удочку. Любые деньги, говорит, отдам. Но я ему снова сказала, что ты не хочешь. Теперь тебе будет названивать. Эту удочку мыши в сарае сгрызут.

– Она в чехле, не сгрызут.

– Зачем она тебе? Ты же ненавидишь рыбалку. Пусть бы его друг пользовался.

– Караванщики не звонили? Они едут в этом году?

– Не звонили.

– Я бы после такого тебе тоже не позвонила. Позвони сама.

– Не хотят меня видеть – не надо. Всё равно ехать не на чем. Ключа-то нет от гаража.

– Мам, уже семь лет прошло.

– Я же говорила: не знаю, где ключ.

– И когда ты его уже найдёшь?

– А когда ты уже бросишь эту идиотскую затею? Мотаешься по свету, как говно в проруби. Видишь же, что всё без толку. Столько времени зря тратишь. Недаром почти десятимесячной родилась – пока раскачаешься, три года пройдёт.