Полибий и его герои
Шрифт:
Отныне лед треснул. Между римлянами и греками воцарились самая горячая любовь и дружба. Тот самый Алкей, который недавно так раздосадовал Тита своими стихами, теперь взялся воспевать его подвиги. Он писал:
Некогда Ксеркс приводил на Элладу персидское войско, И из Италии Тит войско с собою привел. Но если первый стремился ярмо наложить на Европу — Освободить от ярма хочет Элладу второй [18] .18
Перевод
В Греции начали чеканить золотую монету с изображением Тита. Этого мало. Жители Смирны, малоазийского города, воздвигли храм Роме, богине Рима (Tac. Ann. IV, 56). Но материковые греки пошли еще дальше. Они обожествили самого Тита (Plut. Flam. 16). Ему воздвигали храмы и слагали гимны. Плутарх говорит, что и в его время можно видеть такие, например, надписи: «Этот храм посвящен народом Титу и Аполлону». «По сю пору… выбирают жреца, служителя Тита, приносят ему жертвы, совершают возлияния, а затем поют сложенный в его честь пэан… Мы приведем лишь заключительные строки:
Верность великую римлян мы чтим, Клянемся ее охранять. Девы, воспойте Зевса Великого, римлян и Тита. О, Пеан Аполлон! О, Тит Избавитель!»Тит был слишком тщеславен, чтобы воспротивиться этой неслыханной почести. Он не только допускал, чтобы его величали божеством, но даже сам начал так называть себя. По греческому обычаю, он посвятил в Дельфы оружие и золотой венок со следующими надписями:
Диоскурам: Отпрыски юные Зевса и Спарты цари, Тиндариды, Вы, чьи сердца веселит скачка ретивых коней! Вам этот дар дорогой посылает потомок Энея Тит. Он Эллады сынам снова свободу принес. Аполлону: Чтобы достойно твои благовонные кудри украсить, Этот венец золотой сыну Латоны принес Вождь Энеадов великий. Даруй же и ты, Стреловержец, Титу, что равен богам, славу за доблесть его [19] .19
Оба стихотворения цитируются в переводе М. Е. Грабарь-Пассек.
Тит, как видим, написал обращение к богам в форме изящных греческих дистихов и без ложной скромности именовал себя «великим Энеадом» и «божественным Титом».
Эффектное театральное представление, разыгранное на Истмийском стадионе, было с начала до конца придумано Титом. Он даже выдержал бой с римскими уполномоченными, которые присланы были для того, чтобы утвердить мир. Не то чтобы они не хотели свободы эллинов. Напротив. Но они резонно говорили, что Греции угрожает царь Селевкидов Антиох. Можно ли в таких условиях обнажать важнейшие крепости, не значит ли это отдать страну в его руки? Поэтому они хотели временно удержать римские гарнизоны в Акрокоринфе, Деметриаде и Халкиде. Но Квинктий и слышать об этом не хотел.
Тит был удивительный человек. То был трезвый политик. Уж трезвее не придумаешь. Но как ни странно, голова его была полна самых романтических мечтаний и грез о свободе Эллады. Она была страной его мечты. Он обожал ее, если не с
Сейчас радость и восторг Тита были, пожалуй, не меньше, чем у эллинов, только выражались не так бурно. Он так вдохновенно, с такой гордостью говорил о великой миссии Рима — освобождать эллинов (Liv. XXXIV, 31). Он мечтал теперь о свободе и для малоазийских греков. Во время переговоров послы Антиоха заявили, что эллинские города Малой Азии — наследственная вотчина царя. Они имели неосторожность заметить, что честь и справедливость требует сохранить за ним эти владения. Тит немедленно подхватил:
— Если уж мы задумались о благородстве, а первому в мире народу и такому великому царю подобает думать только об этом или главным образом об этом, то что же благороднее: желать, чтобы все греческие города, где бы они не находились, были свободными или чтобы они стали рабами и данниками? Если Антиох считает подвигом… снова поработить их… римский народ считает делом своей чести и верности никогда не покидать взятой на себя защиты свободы греков… Ибо колонии выведены были в Эолиду и Ионию не для того, чтобы быть в рабстве у царей, а для распространения древнейшего народа по лицу земли [20] (Liv. XXXIV, 58).
20
Колониями римляне называли поселения греков на чужбине. Термин этот вошел в современную науку. В Малой Азии обитали греки ионийцы, эолийцы и дорийцы.
Итак, все эллины, и азиатские и европейские, должны были быть свободными и жить по своим законам. Соответственно Филипп должен был вывести свои гарнизоны из захваченных им азиатских городов. Немедленно один из уполномоченных отправился в Баргилии, где некогда зимовал Филипп, и объявил им свободу; другой отправился на Фасос, некогда так вероломно захваченный Филиппом, к городам Фракии и Абидосу (Polyb. XVIII, 48).
Казалось, после Истмийских игр Тит мог бы вернуться домой. Но он не мог уехать, не искоренив «страшное зло, скрывавшееся в недрах Греции» (Liv. XXXIII, 44). Гнездилось это зло в Спарте.
Мы оставили Лакедемон после того, как царь-реформатор Клеомен бежал и город вынужден был открыть ворота македонцам. Существует мнение, что Клеомен роковым образом не понимал характера своей эпохи, что он смотрел в прошлое и держался за давно отживший строй Ликурга{13}. В этом смысл его трагедии и причина гибели. По-моему, это заблуждение. Клеомен обладал здравым, трезвым умом. Его даже можно назвать гениальным политиком. И вовсе он не смотрел в прошлое, напротив, он смело порвал со всем веками освященным прошлым Спарты. Он упразднил и власть двух царей, и эфорат, и герусию, т. е. камня на камне не оставил от прежнего строя Спарты. А вместо того установил военную диктатуру. Опирался он при этом на сильную армию наемников и социальную революцию с лозунгами: кассация долгов и передел земли. Этим идеям суждено было в Спарте великое будущее.