Полибий и его герои
Шрифт:
Событие это поразило умы современников. Все окрестные народы признали его за чудо. О нем говорили во всех концах ойкумены, о нем писали греческие историки. Филипп Македонский, увидав Публия почти 20 лет спустя, сразу спросил, как он взял Новый Карфаген. От Лелия Полибий узнал еще одну поразительную деталь: весь план был обдуман Публием зимой, причем обдуман до мельчайших подробностей. Таким образом, все было рассчитано, но самый расчет держался на чуде. Поистине непостижимо!
Неудивительно, что взятие Нового Карфагена давно занимало Полибия. Он не мог примириться с чудом и иррациональностью. И бесстрашно кинулся на бой со сверхъестественным. Полибий подошел к своей задаче очень продуманно: он говорил с Лелием и записал его подробный рассказ, он нашел письмо Сципиона к Филиппу с описанием осады, таким образом, он имел в руках воспоминание двух главных участников события.
Первое. Коль скоро отход воды происходил каждый день регулярно в определенный час, почему граждане в это время не охраняли стены со стороны лагуны, ведь они знали, что это ахиллесова пята крепости? Второе. По словам Полибия, Сципион скрывал существование отлива в лагуне от солдат, чтобы они поверили в него как в чудотворца. Но римляне жили потом в Новом Карфагене до зимы. Как же Сципион мог допустить, чтобы воины разоблачили его обман? И как случилось, что они все-таки продолжали верить в чудо, хотя ежедневно вода на их глазах уходила? Притом верили в это не только невежественные солдаты, но и ученейшие греки, писавшие о Сципионе. Греки, римляне, карфагеняне были морскими народами. Неужели морской отлив они могли принять за чудо?
Остается выяснить, есть ли вообще отлив в Картахенском заливе. Оказывается, нет. Все продуманное рациональное объяснение Полибия разбилось вдребезги. Приходится допустить, что под Новым Карфагеном произошло какое-то экстраординарное явление {61} . У меня нет возможности останавливаться подробно на этом замечательном эпизоде [52] . Меня сейчас интересует не тайна взятия Нового Карфагена, а позиция Полибия. Он имел в руках все факты. Он лично побывал на месте. И все же вопреки очевидности отстаивал фантастический отлив. И это тем удивительнее, что совершенно не соответствует тщательной манере историка. Насколько же всесильной была его концепция!
52
Всех, кого он заинтересует, могу отослать к своей книге (Бобровникова Т.А. Сципион Африканский. С. 77–83), где рассматриваются попытки разных историков разрешить эту загадку.
Мне казалось необходимым в рассказе о Полибии упомянуть тот единственный случай, когда он исказил истину, причем исказил не из партийных симпатий, даже не из патриотизма. Нет — как ни парадоксально это звучит — из любви к науке, т. е. к самой истине, которая иначе, по его мнению, погрязла бы в болоте обскурантизма. Интересно и другое. Чуть ли не 2,5 тысячи лет историки как загипнотизированные повторяют объяснение Полибия. Вот какой силой убеждения обладал этот человек!
Итак, Полибия никак нельзя назвать человеком религиозным. В то же время он никогда не был воинствующим атеистом и не боролся с религией. Во-первых, как человек очень умный, он не мог напрочь отрицать существование чего-то находящегося дальше и выше нас. Так, об Арате он говорит: «Если только умершие сохраняют какие-нибудь чувства, Арата должна радовать благодарная память ахейцев» (VIII, 14). Но, главное, Полибий никогда не забывает, что религия полезна, а значит, борьба с ней величайшая глупость. Но из своей науки он ее решительно и безжалостно изгоняет. «Необходимо изобличать и осмеивать привнесение в историю сновидений и чудес», — пишет он (XII, 12в, 1). Рассказы некоторых легковерных писателей о чудесах вызывают у него возмущение: «Во всем сочинении я решительно и с негодованием восстаю против такого рода сообщений историков» (XVI, 12, 5). С презрением и отвращением говорит Полибий об историках, которые «вводят богов
Но особенно возмущает его, когда историки дают религиозные объяснения событий и приписывают причины происшедшего богам и судьбе. Такое объяснение кажется ему признаком полной беспомощности мысли (III, 47, 8). «Те люди, которые по природной ли ограниченности, или по невежеству, или, наконец, по легкомыслию, не в силах постигнуть в каком-либо событии всех случайностей, причин и отношений, почитают богов и судьбу виновниками того, что достигнуто проницательностью, расчетом и предусмотрительностью» (X, 5, 8). Во всех конкретных случаях он упорно спорит с предшественниками, изгоняя судьбу и богов из всех возможных лазеек, в которых они могли бы укрыться. Надо понять истинные причины событий, говорит он, «тогда мы не будем подобно глупцам все приписывать судьбе» (XVIII, 28, 4–5). Напомню его слова об ахейцах: «Отвечать, что это — дело судьбы, никак нельзя и было бы нелепо, лучше поискать причины. Как обыкновенные, так и необычайные явления имеют каждое свою причину» (II, 38).
Лишь однажды Полибий делает некоторую уступку общественному мнению и объясняет, когда можно все-таки привлекать сверхъестественные, стоящие над человеком силы, для объяснения событий. Порицая людей, которые называют судьбу или рок виновниками событий, он пишет: «Действительно, в тех затруднительных случаях, когда по слабости человеческой нельзя или трудно распознать причины, можно отнести их к божеству или судьбе: например, продолжительные, необычайно обильные ливни и дожди, с другой стороны, жара или холод, вследствие их — бесплодия, точно так же продолжительная чума и другие подобные бедствия, причину которых нелегко отыскать. Вот почему в такого рода затруднительных случаях мы не без основания примыкаем к верованиям народа» (XXXVII, 9, 1–4).
Довольно ясно, что имеет в виду Полибий. Он готов приписать богам нечто необъяснимое, а главное, совершенно не касающееся его как историка — засуху, мор и т. д. Более того, из всего этого рассуждения как будто следует, что религиозные объяснения еще существуют «по слабости человеческой», потому что наш разум еще не проник в причину некоторых явлений. Верно, что люди не знают причину засухи. Но они не знали раньше и причину затмений. Не станем же мы приписывать затмение божеству? Вывод из этих рассуждений все тот же: если бы общество состояло из мудрецов, разум которых мог бы проникнуть в причину всех явлений, вера в богов и судьбу была бы не нужна.
Итак, религиозные взгляды Полибия ясны и не оставляют никаких сомнений. Изложены они четко и логично. И вдруг, читая его «Историю», мы обнаруживаем, что важнейшие события он приписывал… судьбе! Поистине неожиданный удар! Он разом вдребезги разбивает всю стройную продуманную концепцию автора. И судьбу эту он называет Тюхе.
Тюхе — дитя эллинизма. Это не суровый неумолимый рок древности, который стоит над самим Зевсом. Это капризная взбалмошная богиня — сегодня она осыпает своими дарами какого-нибудь безвестного счастливца, завтра равнодушно сталкивает его в бездну ничтожества. Эллинистический мир обязан был своим рождением дерзкой отваге Александра, который с горсткой смельчаков покорил вселенную. Подвиги его вскружили всем головы и тысячи искателей приключений пытались повторить его деяния. Отчаянные авантюристы странствовали по свету и копьем завоевывали себе царства. В этом мире поклонялись случаю, и Тюхе стала его царицей. Ей молились наемные солдаты, ее именем клялись цари и присягали народы.
Все это так. Но Полибий?.. Куда девался его трезвый скептический ум? Стоило ли отвергать традиционную религию, чтобы поклониться Тюхе? И потом, как согласовать веру в Тюхе с упорными, настойчивыми повторениями, что нельзя ничего приписывать богам и Тюхе — так делают только глупцы, это нелепо, это противоречит истине. Все это столь странно, невероятно, невозможно, что невольно возникают сомнения, а правильно ли мы поняли историка? Нет ли тут какой-нибудь ошибки? Рассмотрим, когда и как упоминается судьба у Полибия.