Полицейский (Архив сыскной полиции)
Шрифт:
Кузьмин спросил коньяка, выпил две чашки черного кофе и съел несколько пирожков. Он вышел из кофейни и закурил.
Тверская, как всегда, была нарядной и чистой. И народ по ней шел торопливо. У Елисеева стояли авто и экипажи, в которые загружали берестяные коробки со снедью.
Если бы не плакаты, не курсистки с кружками общества «Ромашка», не обилие военных шинелей, то казалось бы, что Тверская не изменилась.
Грянул где-то на Дмитровке военный оркестр, донеслись неразборчивые выкрики команд.
Нет,
Первые страницы газет заполняли телеграммы с фронта о бесконечных атаках, победах и потерях. Давно уже прошел патриотический угар первых дней.
После гибели армии Самсонова московское общество поняло, что война будет затяжной и что необходимо помочь фронту.
Одни честно работали, другие находили в газетах, в списках погибших родные имена, а третьи наживали на войне огромные состояния, а где-то медленно, но страшно росло недовольство.
Царь, царица, Распутин. Царица, Распутин и германские шпионы.
Кузьмин предчувствовал надвигающиеся события и, как мог, приближал их. Его статьи с фронта калечила военная цензура, но ему все-таки удавалось кое-что сказать. Свирепствовал Цензурный комитет, вымарывая из его фельетонов целые абзацы, но он продолжал писать так же остро и зло.
Редакция «Русского слова», помещалась рядом со Страстной площадью, на Тверской, в доме Сытина.
Кузьмин поднялся на второй этаж и в коридоре столкнулся с редактором Благовым.
– На ловца, – усмехнулся редактор, – а я вас искал, Женя. – Что случилось? – Обычные газетные дела. Пойдемте ко мне.
Они вошли в просторный кабинет Благова, уселись на диван. – Хотите выпить? – спросил редактор. – Федор Иванович, а когда я отказывался? – Что правда, то правда. Такого не помню. – Есть водка неплохая и коньяк, но неважный. – Давайте водку, коньяк я уже пил.
Благов достал из шкафа начатую бутылку «Смирновской», разлил по стаканам.
– Закусим окорочком тамбовским, сегодня принесли. Запах, доложу вам. – Редактор мечтательно покрутил пальцами. Они выпили. Водка была неплоха, а окорок просто дивный.
– Федор Иванович, – Кузьмин закурил со вкусом, – а ведь вы меня не на выпивку пригласили.
– Точно, милый Женя. Есть дело. Надо ехать на фронт.
– Федор Иванович, я понимаю, что в газете в качестве военного корреспондента аттестован я один, но есть материал. Думаю, сенсационный.
– Этот пожар. Там же Гиляровский был, репортеров куча. – Пожар-то не простой. И Кузьмин пересказал Благову утренние события.
Редактор закурил, уселся за стол. Он был прекрасным газетчиком, больше всего на свете любившим свою каторжную работу, литературу и театр.
И как газетчик понял, что можно сделать из этой истории. – Значит, ударим по Коншину. – Ударим.
– Да, господинчик, прямо скажем, поганый.
– Тогда начинайте, благословясь. Сколько вам понадобится времени?
– Пока не знаю, но еженедельный фельетон буду сдавать аккуратно.
– Прекрасно. Это меня может примирить с вашим начинанием. Кстати, я слышал, что полицейское разбирательство возглавил Бахтин. – Да. – Ну, тогда материал из первых рук.
– Понимаете, Федор Иванович, меня очень интересует фигура Коншина как некий социальный тип. Вдумайтесь, человек получил прекрасное образование, но служить не пошел. Уехал во Францию покупать квартиру в Париже, роскошную виллу в Ницце. Игорные дома, дорогие женщины, кутежи. Но в имениях своих сумел организовать дело так, что они приносили ему огромные барыши.
– Не он организовывал, – перебил его Благов, – а Шатило. Есть у него такой главный управляющий, министерская голова у мужика. Он же вложил деньги в акции всевозможные, в банк «Лионский кредит». А Коншин наш только купоны стриг.
– Да разве в том дело. Гоняет по Москве в дорогом авто из красного дерева, содержанке своей тысячные подношения делает. Без всякого стеснения. Ведь война.
– Кому война, а кому и мать родна. Вы думаете, он ворует?
– Вот это я и хочу выяснить. Вы, Федор Иванович, Мишу Павлова наблюдали сегодня?
– В репортерской отчет о вчерашних скачках пишет. – Он-то мне и нужен.
В репортерской, несмотря на открытую форточку, плавали облака табачного дыма.
Это была самая шумная и веселая комната в редакции. Беспрерывно звонил телефон, сюда стекались все последние новости.
Репортеры, забубённая компания, знавшие подноготную всей Москвы, курили, смеялись, писали что-то на длинных листах бумаги.
Кузьмина встретили радостно. Его здесь любили и уважали. Любили за талант, добрый характер и желание всегда помочь товарищу.
Уважали за то, что, став известным газетным писателем, не зазнался, а был прост и весел. Помнил, что сам когда-то начинал в этой комнате репортером. Миша Павлов только что закончил писать. – Миша, ты мне нужен, – позвал его Кузьмин. – Сейчас, Женя, только гранки сдам секретарю. – Тогда приходи ко мне.
Кузьмин с большой теплотой относился к репортеру. Ему нравились пробивной Мишин характер, веселый добрый нрав.
Отец его Николай Павлов держал в Москве суконную торговлю, но Миша, окончив коммерческое училище, сбежал из скучного отцовского дома с провинциальной труппой. Отец проклял его и лишил наследства.