Полисексуал
Шрифт:
На следующий день Мурка вела себя так, как будто вообще ничего не произошло. Утром бегала за мной, просила еду, потом сходила в туалет. Затем прыгнула на кровать и стала, громко урча, вылизывать себе шерсть, простите, мягчайшую шёрстку, мех.
Готовясь ко сну, я мучительно думал – а как поведёт себя Мур-ка сегодня ночью? Я специально лёг спать в то же время, что и вчера, и почти не шевелился, боясь испугать Мурку. Но сегодня, когда она вспрыгнула на мою кровать, то сразу же тихонько, по-партизански, начала пробираться уже известным ей путём между моими ногами. Видимо, кошачья память зафиксировала вчераш-нее угощение, которое явно оказалось Мурке по вкусу. Так или иначе, сегодня Мурка
Все эти дни я ходил сам не свой – в моей жизни появился некий новый, доселе неизвестный мне стимул, подаривший мне новое, необычное, даже странное счастье. Я уже любил Мурку, любил не так, как любят очаровательного котёнка, который жалобно мяукает у вас на руках, преданно заглядывая в глаза. Я полюбил её, мне неловко даже произносить это по отношению к милому
129
животному – как сексуального партнёра. Тайного сексуально-го партнёра, по-видимому, скорее активного, чем пассивного. Я страстно ждал ночи, чтобы я мог встретиться с ним, именно как с секс-партнёром, и я поражался выдержке этого партнёра, своим поведением днём ничем не выдававшего наших с ним «конфи-денциальных» отношений. Суперагент, а не партнёр!
Постепенно любовь наша возросла до двух общений за ночь. После первого Мурка, полежав немного в ногах и тщательно вы-лизав свою шёрстку, спрыгивала с кровати и отправлялась на осмотр помещения. Убедившись, что мышей, птичек, кротов, а также другой мелкой живности нет, часов в шесть-семь утра Мур-ка снова запрыгивала на кровать и аккуратно забиралась под одеяло со стороны ног. Потом всё повторялось снова по вечерне-ночной программе.
Так продолжалась наша любовь и моё, а возможно, и Муркино счастье, до лета. Летом же случилась беда, даже не беда, траге-дия, которая в моей жизни была второй по значению и по воздей-ствию на мою психику. Каким-то непостижимым образом Мурке удалось вырваться из запертого помещения спальни. То ли через форточку, которую я в жару приоткрывал, то ли она невидимо проскользнула наружу вслед за мной, но первый нелегальный выход Мурки «на волю» оказался и последним. Неопытную ко-шечку разорвали собаки, стаями бегающие по дорогам между коттеджами.
Мне эту ужасную весть сообщил Сергей, когда я, отчаявшись найти Мурку в спальне, обратился к нему за помощью.
– Хотел было сказать, что сбежала, наверное, Мурка на сво-боду и бродит сейчас с котами. Но ты будешь искать её, думать всякое – лучше знать правду! Разорвали её собаки, чёрт бы их по-брал, сволочей! Мне это сообщили соседи, показали тельце не-счастной Мурки, каким его оставили эти злодеи. Несправедливо всё это – что эти тупые собаки хотят от кошек, почему ненавидят их, как это только Господь терпит! Короче, схоронил я её у забора, и большой белый камень поставил на могилке. Не стал дожидать-ся тебя, не хотел, чтобы ты видел свою любимицу в таком виде! И так у тебя душа до сих пор плачет по Вере, а тут ещё новое горе.
130
Ну, будешь иногда навещать её могилку у забора, и всё. А что при-кажешь делать, если жизнь такая?
Сергей закончил свой монолог и махнул рукой. Позвал меня к себе и налил стакан водки. И случилось невероятное – я не пла-кал тогда, когда узнал, что умерла моя Вера, даже тогда, когда увидел её в морге, почему-то не плакал. А сейчас разрыдался как ребёнок, у которого сломали любимую игрушку. Слёзы лились ручьём, и я, как баба, подвывал тоненьким голоском, запивая слёзы глотками водки. Даже Сергей прослезился, клял на чём свет стоит «этих тупых собак», говорил, что лучше бы они людей
Что-то к часу ночи я вернулся в спальню, выпил ещё и за-валился, как был одетым на постель. Потом откинул одеяло со стороны ног, включил свет и наскрёб на белой простыне белых же волосков Мурки, которые она оставила после своих пребы-ваний на этом месте. Поливая их слезами, я целовал эти волоски и размазывал их у себя по губам и щекам. Так и заснул весь в слезах.
Утром, проснувшись и вспомнив, что Мурки больше нет, ак-куратно собрал её волоски, где только они встречались мне, и положил их в шкатулку из-под Вериных драгоценностей, вернее, вместе с ними. У Мурки-то не было ни золота, ни бриллиантов. Была у неё только белая шёрстка, которая сейчас для меня до-роже любых самоцветов. Вот и лежат теперь в одной шкатулке «самоцветы» Веры и волоски Мурки – самых дорогих и любимых для меня существ, которые так нелепо погибли!
НИКА
На работе, то-бишь в ресторане, почти все сотрудники знали про мою самую лучшую в мире кошку Мурку, и что после смерти Веры она для меня была самым дорогим существом на свете. И когда я объявил, что Мурка погибла и какой мученической смер-тью, мужики закачали головами и насупились, а иные женщины даже всплакнули. Особенно переживала Ника. После наших вы-
131
ступлений, когда надо было уходить домой, она подошла ко мне, отвела в сторонку, и, глотая слёзы, сказала:
– Женя, ты как-то сторонишься меня, что я тебе плохого сде-лала? Когда ушла от нас Вера, и тебе было так тяжело, может я бы и смогла как-то утешить тебя. Но ты отказал мне в этом, и, на-верное, был прав. Ты жил с нами обеими, и получилось бы, что я заменила тебе Веру. Это неэтично, я поняла тебя. Но теперь ты опять в горе, погибла твоя любимая кошка, почему же теперь я не могу утешить тебя? У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на тебя, ты же мне не чужой! Хотя я и понимаю, что была лишь игрушкой в наших с Верой любовных играх, но игрушкой ведь живой! Не будь таким жестоким ко мне, не отвергай меня! Не съем же я тебя, в конце концов, да и что плохого я тебе смогу сделать, когда тебе сейчас и так хуже худшего!
Слушал я Нику и думал: а ведь она права – люди же мы, а не герои книги «Пан» норвежского писателя Кнута Гамсуна. Это я о лейтенанте Глане и его, пардон, бабе – неуклюжей, косолапой Эд-варде, говорю. И эта баба, замужняя, между прочим, любит этого нерусского Глана – отшельника и охотника со звериным взгля-дом, самозабвенно и обречённо. Воистину: «сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность!» – это эпиграф к этой книге. И вот Эдварда узнаёт, что её любимый уезжает навсегда куда-то. И тогда она решается попросить у него подарить ей на память его любимую собаку – огромного Эзопа. Ну не брать же такую собаку с собой из Норвегии чёрт знает куда! И эта сволочь Глан, зная как обречённо он тоже любит и свою бабу и собаку, стреляет Эзопа и посылает бабе её труп в мешке! А самого Глана его же друг убива-ет в Индии выстрелом в лицо на охоте! Тьфу ты, нехристи какие! Но поделом ему, таких как он – всех порешить надо бы!
ведь фамилия настоящая у этого писателя Гамсуна оказалась
– Педерсен, а в переводе «сын Педера». И этот Педерсен – лау-реат Нобелевской премии! Да за такие произведения и за такие фамилии анафеме предавать надо, а не Нобелевки раздавать! И вдруг я со стыдом вспоминаю, что ведь и я – Педерсен, причём натуральный, а не по фамилии! Да и по поступкам – не лучше! Ника хочет помочь мне, а я отвергаю её, потому, что она, видите
132
<