Полковник Горин
Шрифт:
— Потом… я был знаком с Ларисой Константиновной. В академии она учила меня английскому.
— И только?
— Не совсем…
Впереди послышались громкие голоса — из-за угла вывалилась ватага парней.
— Да, синячок у тебя, Валя, сияет, что неоновая лампа, хоть транзистор собирай, — подзадорил кого-то парень, шагавший перед товарищами.
— А у него два, если не больше: встретится еще, я из него отбивную сделаю.
— А если к нему подчиненным попадешь? Осенью ведь петь: «Последний нынешний денечек…»
— Что ж, и там сумею обвести и
Ухарски злые олова парня кольнули Горина, он остановился, чтобы заговорить с ребятами, но они свернули во двор.
— Ты что? — спросила жена.
— Хотел кое-что узнать, — уклонился Горин, услышав в голосе жены настороженность.
— Стоило ли?
— Завтра они солдаты.
— Завтра и поговоришь.
В гостиной, освещенной полным светом, прямо перед дверью стояла дочь. Несмотря на поздний час, она была в белом коротком платье с кружевной отделкой по вырезу. В независимом повороте головы и острых плеч, между которыми хрупким мостиком пролегли ключицы, родители увидели новую для них черту в дочери — вызывающую резкость.
— Что случилось, Галя? — первой спросила мать.
— Я жду папу! — упрямо объявила дочь, считая, что этих слов вполне достаточно, чтобы понять, кому она намерена задать вопросы и от кого получить ответ.
Михаил Сергеевич пальцами коснулся плеча жены — помолчи, так будет лучше. Прошел к столу, повесил пиджак на спинку стула, сел на диван и только тогда посмотрел на дочь — можешь спрашивать. Поняв молчаливый упрек отца, Галя заговорила сдержаннее:
— Папа, тебе уже доложили?
— О чем?
— О драке в городе.
— Нет. На улице мы сейчас слышали о какой-то драке.
— Наверное, о ней. Но Вадим не виноват! — категорически заявила Галя, вскинув смуглое удлиненное лицо, с черными бровями, похожими на две сомкнутые арки.
Горин вспомнил названного дочерью офицера. Год назад он приехал сюда, на Дальний Восток, из Германии, а вслед пришло письмо из Бреста — нагрубил пограничникам, за что отсидел трое суток на гауптвахте. Когда предстал перед ним, Гориным, в красивой собранной стойке и доложил о себе с умной сдержанностью, даже не верилось, что такой офицер мог допустить безрассудную грубость. Свою вину признал неохотно, и тогда подумалось, что в беде офицера, вероятно, были повинны и пограничники, которые при досмотре не соблюли нужного такта.
Как судить теперь? Ввязался в драку с юнцом на виду у многих. Что это — вторая случайность или второй срыв? Скорее срыв: развязность мальчишки для офицера не очень веская причина вступать в драку. Видимо, не научился сдерживать себя. Старшему лейтенанту — пора бы. Или решил: будущему зятю командира дивизии все простится?
От такого предположения Горину стало досадно — кого собирается ввести в дом дочь! Неужели не задумывалась, каким чужим он будет в их семье? Кажется, нет. Он для нее — невинно пострадавший рыцарь.
— Участие в драке, Галя, красит офицера, только не той краской, — осторожно заметил Горин.
— Но могут же быть стычки за честь, за справедливость?
— По логике —
Слова эти, кажется, были правильными. Но, вспомнив еще раз шумливую ватагу парней, Горин не смог сразу определить, как бы поступил сам, если бы к нему привязался тот, с лиловым синяком. И не дожидаясь согласия или возражения дочери, попросил ее рассказать о происшествии в парке.
— Мы шли по аллее. На одной из скамеек сидели ребята, и один из них так выругался, что Вадим просто не мог не сделать ему замечания.
— Как?
— «Не лучше ли оставить мать и бабушек спокойно греться на печках?» Только и всего. Но парень нахально засмеялся и подошел к нам. Вадим загородил меня, а когда тот нахал попытался заглянуть мне в лицо, Вадим ударил его по физиономии. Началась свалка. Прибежали патрули и увели Вадима. Сейчас он уже, наверное, на гауптвахте. Это же несправедливо!
— В какой-то мере — да, если сквернослов остался безнаказанным.
— Его никто и не задерживал. Ты имеешь основание освободить Вадима.
— Если офицер уже на гауптвахте, изменить наказание не в моей власти.
— Разъясни тому, кто арестовал Вадима, и пусть он освободит.
Горин пристально посмотрел на дочь. Как для нее все просто: ошибка того, кто наказал Вадима, очевидна — ее надо исправить. И немедленно. А если Вадима арестовал командир полка, Аркадьев?
— Сначала узнаем, Галя, где находится сейчас твой подзащитный, а потом уже будем думать, как ему помочь.
Горин позвонил дежурному по дивизии. Да, Светланов уже на гауптвахте. Получил десять суток от командира полка, полковника Аркадьева. Конечно, Аркадьев может согласиться освободить Светланова, особенно если совет примет за приказ — в военной жизни грань между ними довольно условная, не всякий ее различает. А что потом? Не воспримет ли новый командир полка такой совет как меру отношения к проступкам: если за разгул кулаков предлагают смягчить наказание, значит, на другие, помельче, можно смотреть сквозь пальцы? Может подумать и хуже: провинившийся — знакомый дочери командира дивизии; выходит, ее встречи с ним комдиву нужнее равенства всех перед уставом.
А как истолкует скорое прощение вины его подчиненный? Не попытается ли таким же образом наводить порядок еще раз? И еще, освободи Светланова — в городе начнутся пересуды, ведь мало кто знает, из-за чего началась драка. Главная пища для разговоров — военный первым пустил в ход: кулаки. И клеймить будут не Светланова, фамилию которого едва ли в городе знают, а старшего лейтенанта, офицера.
И тут же пришли иные доводы. Причиной проступка офицера послужило желание оградить девушку от хулигана. И поспешность, с которой Светланов был отправлен на гауптвахту, им может быть расценена как формализм, как трусость, вызванная намерением побыстрее отреагировать на происшествие и тем избежать упреков. От таких предположений горячей голове недолго военную службу возненавидеть.