Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

Замыслов Валерий Александрович

Менгу-Тимур закрыл рукописную книгу и беспощадно подумал: «И не только сын Ярослава. Чем больше в плену знатных урусов, тем смирнее князья. Русь должна страшиться хана. И не одна Русь. Запад до сих пор пугается исламского Востока. Не случайно великий каган, отпуская посла французского короля Людовика, дал ему грозное письмо. Менгу помнит его наизусть: «Повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным и торжественно объявить, чего желаешь: мира или войны? Когда воля небес исполнится, и весь мир признает меня своим властителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделаем! Но если дерзнешь отвергнуть повеление божественное и скажешь, что земля твоя

отдалена, горы твои неприступны, моря глубоки и что нас не боишься, то Всесильный покажет тебе, что можем сделать!»

«Отменный ответ дал королю каган! И то, что он не успел претворить, свершит Менгу-Тимур», — повторил свою мысль хан. Первым делом он натравит русских князей на Литву, Ливонский Орден, Швецию и Данию. Князья не останутся в стороне, ибо Запад то и дело нападает на их земли, мечтая завладеть Северо-Западной Русью. Разразится большая война, в которой и Русь и Европа будут значительно ослаблены. Вот тогда-то и наступит время Менгу-Тимура. Он предложит хану Ногаю присоединиться к его туменам, и тот непременно согласится, изведав об обескровленных ратях Руси и западных стран. И Менгу-Тимур начнет окончательное завоевание мира. Лишь бы вовремя подтолкнуть к войне с Западом русских князей. Среди них есть достойные воеводы. И первый среди них, пожалуй, переяславский князь Дмитрий, сын Александра Невского. Он уже в двенадцать лет удивил многие страны. Невский, отъезжая в Орду после вечевых восстаний Ростово-Суздальских городов, послал дружину в Новгород и велел Дмитрию идти на ливонских рыцарей. Сей юный князь взял приступом Дерпт, укрепленный тремя стенами, истребил врагов и возвратился в Переяславль с большой добычей. То, что не могли сделать более зрелые князья, сотворил отрок и прославил свое имя. Ныне Дмитрию пошел семнадцатый год. Юртджи-лазутчики доносят, что сын Невского заметно возмужал и отличается острым умом. Князья уже сейчас прислушиваются к его советам и пророчат ему место великого князя. Ярослав-де, сидя на Владимирском троне, и трусоват, и нерешителен, и всем русским народом не чтим, а вот Дмитрий совсем другой, ему и повелевать Русью…Ну что ж, время покажет. Менгу-Тимуру нужны отважные люди. Вот и надо столкнуть князя Дмитрия с Западной Европой.

И другая мысль тотчас засела в голову: переяславского князя надо как можно крепче привязать к Золотой Орде. Он пока холост и возьмет в жены дочь самого хана. Отказаться же он не посмеет. Пусть в жилах его детей течет и ордынская кровь.

Глава 14

И СЛЕД ПРОСТЫЛ!

Вот уж действительно: неисповедимы пути Господни. Марийка оказалась в глухой деревушке Нежданке, бывших разбойных избах атамана Рябца (позднее, известного купца Глеба Якурина), а затем беглых мужиков из села Покровского; среди них очутилась когда-то племянница Александра Невского, Любава; побывала в Нежданке (когда татары подходили к Ростову Великому) и княгиня Мария.

Многое повидала на своем веку лесная деревушка, чудом не сгоревшая от рук отшельницы Фетиньи.

Ныне деревня заметно разрослась, стало в ней десяток изб, в коих обосновались беглые мужики.

Долго вели Марийку неведомые люди, спасшие ее от боярского послужильца Сергуни Шибана, вели потайными тропами через непроходимые леса и топкие кочковатые болота.

— Куда вы меня ведете? Отпустите меня домой! — несколько раз восклицала Марийка.

— Не шибко-то тебя и ждут дома, — посмеивался вожак Данила Качура. — Захватчик твой сказывал, что ты круглая сирота.

— Я в дом добрых людей пустила. С ними мне повадно. Отпустите! — настаивала Марийка.

— Да ты не пужайся нас, девонька. Худа тебе не сотворим. И у нас будет повадно. Погостишь маленько, — всё с той же улыбкой высказывал Данила.

Беглые мужики на дороге оказались

не случайно. Один из них был заслан лазутчиком в Переяславль, дабы изведать, когда отправиться торговый обоз с солью в стольный град Владимир. Лазутчик прознал и вернулся в Нежданку. Вот тогда-то мужики и выбрались на большак. Но их поход оказался неудачным: торговый обоз прошел под усиленной охраной. Мужики изрядно огорчились, но Качура ободрил:

— Не тужите, православные. Не было везенья на сей раз, будет в другой. А то и сами купчишками в Переяславле предстанем.

— Как это?

— Просто, мужики. У нас, слава Богу, и мед, и кой-какие меховые шкуры водятся. Облачимся в суконный кафтан — и на торги. Без соли не вернемся.

Мужики поуспокоились, а тут и на всадника с полонянкой наткнулись…

Данила привел Марийку в свою избу и молвил:

— Поживи у меня, девонька. Изба новая, лепая. Я ведь ране в плотниках ходил. Глянь, какая горница. Чистая, сухая и светлая, будто светелка. Я два оконца вырубил, как будто ведал, что красна девица здесь будет жить.

— А где ж семья твоя?

— Лучше бы не спрашивала, — потемнел лицом Качура. — Жену мою молодую, на всё село самую пригожую, боярин обесчестил. Жена в запале на боярина с ножом кинулась, да жаль не убила, а лишь чуток поранила. Злодей повелел Матренушку мою насмерть плетьми запороть… Был у меня и мальчонка пяти лет. В реке утонул. Сидел на боярском челне и рыбалил. А тут тиун появился, закричал. Сынок с перепугу в воду свалился. Помышляли мы с Матреной трех сыновей заиметь, да видишь, как получилось.

Марийка, участливая к людской беде, горестно вздохнула:

— Жаль мне тебя, дядька Данила. Знать, худой у вас был боярин.

— Худой, нравом жестокий. За малейшую провинность избивал нещадно. Оброки же такие заломил, что ни вздохнуть, ни охнуть. Не зря от него в леса бежали. Так что мы не разбойники, девонька.

— Уразумела, дядька Данила. Одного в голову не возьму. Пошто ты меня в деревню привел?

Качура ответил уклончиво:

— Опосля поведаю. А пока, сказываю, поживи у меня маленько.

— А коль сбегу?

— Не сбежишь. Без провожатого дороги вспять не сыщешь.

Марийка вдругорядь горестно вздохнула. Не сыщешь. Окрест такие дебри да болота, что сам леший заплутает.

На другой день утром она вышла из избы и прошлась вдоль Нежданки. В деревне уже ведали о ее появлении. Попадавшие встречу бабы были приветливы:

— Здравствуй, Марийка. Данила — мужик добрый, не обидит. И деревня наша — поискать. Ни боярина, ни тиуна треклятого. На волюшке живем. Не горюй!

Вокруг деревни простирались крестьянские нивы. Изрядно потрудились мужики, раскорчевав вокруг своего поселения вековые леса.

Бегали по Нежданке и ребятишки, оглашая деревню звонкими голосами.

А за околицей, ближе к речушке, дымилась кузня; слышался дробный перестук увесистого ручника. От речушки неторопко шли двое мужиков с бредешком и берестяным лукошком.

«Никак рыбы наловили, — невольно подумалось девушке. — Ушицы бы похлебать».

Марийке захотелось есть. Она вернулась в избу и увидела в ней пожилую женщину в посконном [44] сарафане, наглухо повязанную убрусом [45] . Женщина суетилась возле печи, гремела ухватом, вытягивая на шесток глиняные горшки.

44

Посконь — домотканый холст из волокна конопли.

45

Убрус — женский головной убор, платок.