Полное собрание сочинений. Том 11. Война и мир. Том третий
Шрифт:
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно-мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни, и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет и кинжал и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал,
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что-то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест и покручиванье усов, всё казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел всё на том же месте. Какое-то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался, сам с собой, какой-то забавной выдумке.
— Charmant, — сказал он вдруг, — le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s’il en fut. Mais Allemand. [272]
Он сел против Пьера.
— A propos, vous savez donc l’allemand, vous? [273]
Пьер смотрел на него молча.
— Comment dites vous asile en allemand? [274]
— Asile? — повторил Пьер. — Asile en allemand — Unterkunft. [275]
272
Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.
273
— Кстати, вы стало быть знаете по-немецки?
274
— Как по-немецки убежище?
275
— Убежище? Убежище по-немецки — Unterkunft.
— Comment dites-vous? [276] —недоверчиво и быстро переспросил капитан.
— Unterkunft, — повторил Пьер.
— Onterkoff, — сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. — Les Allemands sont de fi`eres b^etes. N’est ce pas, m-r Pierre? [277] — заключил он.
— Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n’est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une petite bouteille. Morel! [278] — весело крикнул капитан.
276
— Как вы говорите?
277
— Экие дурни эти немцы. Неправда ли, мосье Пьер?
278
— Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его видимо поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
— Eh bien, nous sommes tristes, [279] — сказал он, трогая Пьера за руку. — Vous aurai-je fait de la peine? Non, vrai, avez-vous quelque chose contre moi, — переспрашивал он. — Peut-^etre rapport `a la situation? [280]
279
— Что же это, мы грустны?
280
— Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле не имеете ли вы что-нибудь против меня? Может быть, касательно положения?
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
— Parole d’honneur, sans parler de ce que je vous dois, j’ai de l’amiti'e pour vous. Puis-je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C’est `a la vie et `a la mort. C’est la main sur le coeur que je vous le dis, [281] — сказал он, ударяя себя в грудь.
— Merci, — сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал как убежище называлось по-немецки, и лицо его вдруг просияло.
281
— Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что-нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,
— Ah! dans ce cas je bois `a notre amiti'e! [282] — весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво-меланхолической позе облокотился на стол.
— Oui, mon cher ami, voil`a les caprices de la fortune, — начал он. — Qui m’aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l’appellions jadis. Et cependant me voil`a `a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, [283] — продолжал он грустным и мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, — que notre nom est l’un des plus anciens de la France. [284]
282
— А, в таком случае, пью за нашу дружбу!
283
— Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его бывало называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый,
284
— что имя наше одно из самых древних во Франции.
И с легкою и наивною откровенностью француза, капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственные, имущественные и семейные отношения. «Ma pauvre m`ere» [285] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
— Mais tout ca ce n’est que la mise en sc`ene de la vie, le fond c’est l’amour. L’amour! N’est ce pas, m-r Pierre? — сказал он оживляясь. — Encore un verre. [286]
285
«Моя бедная мать»
286
— Но всё это есть только вступление в жизнь, сущность же ее это — любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер! Еще стаканчик.
Пьер опять выпил и налил себе третий.
— Oh! les femmes, les femmes! [287] — и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
287
— О женщины, женщины!
Очевидно было, что l’amour, [288] которую так любил француз, была не та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда-то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал — одна была l’amour des charretiers, другая l’amour des nigauds); [289] l’amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинации уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
288
[любовь,]
289
любовь извощиков, другая любовь дурней,