Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны
Шрифт:
После полетов планеристы несли к автобусу чехлы с тканью, трубами и тросами. Старик тоже, слегка сутулясь, нес свое самодельное сокровище.
— Спросите: что еще есть в хозяйстве? Отвечу: швейная машина, топор, долото, рубанок, бурав, тиски, напильники, шило… И еще — гармонь. С этим богатством и доживаю свой век.
Такой дед… Люди бывают разные. Иной в двадцать — уже старик стариком, с места не сдвинешь. А бывают такие вот неугомонные старики.
Фото автора. 15 июня 1980 г.
Петр, друг Карла…
4 мая
Жив ли Петр Билан, о котором шла речь? Отзовется ли?.. Жив! Отозвался! Сегодня — рассказ о встрече с Петром Ильичом Биланом, рассказ об интересной человеческой судьбе.
* * *
Сначала был звонок москвича. Профессор-искусствовед сказал: «Кажется, у этой истории есть продолжение. Моя дочь заглянула в справочник Союза художников СССР. Там фамилия, имя и возраст. Вряд ли случайное совпадение…»
А через день позвонили из Киева: «Петр Билан — это я… Да, живой и здоровый. Приезжайте… Да хоть сегодня!» И я побежал за билетом на самолет.
В Швейцарии, слушая Карла, на встречу с Петром я надеялся мало. Столько лет минуло, сложности жизни, возраст… И вот стою на восьмом этаже перед дверью, и от встречи отделяют лишь три секунды звонка…
— Заходите, заходите. Ласкаво просимо!..
Полный приветливый человек у порога. Встретив его на улице, я бы подумал: художник — длинные с проседью волосы, берет, внимательный взгляд за очками.
Квартира даже глазу неопытного человека тоже бы подсказала: живет художник в горшках и вазах сухие стебли растений, снопы кистей, на мольберте холст, повторяющий вид за окном. Поросший вишнями киевский косогор почти стеной соседствует с домом — белый цвет на холсте, белые лепестки вишен на подоконнике. Оглушительно, кажется, протяни руку — достанешь певца, щелкает соловей.
Тут живут четверо. Билан Петр Ильич, его жена Нина Викторовна, дочь Галя, зять Игорь.
Все четверо — художники.
Молодых в доме сегодня нет, уехали на Десну. Петр Ильич чинит автомобиль и урывками — «не упустить запоздавшее в этом году цветенье» — пишет картину. Нина Викторовна сидела над рисунками для издательства. Но теперь сразу же все отложено, отодвинуто в сторону. Садимся за стол с самоваром и знаменитым киевским тортом. По рукам идут фотографии из Швейцарии.
— Да, Карл… Встретил на улице — не узнал бы. И он меня тоже бы не узнал. Были совсем молодые…
Нина Викторовна приносит семейные реликвии: письма Петра (размером с газетный лист и украшенные рисунками — посылались из армии перед войной), потертые, с помутневшим стеклом часы швейцарского производства, золотую десятифранковую монету — подарок Петру на память, пожелтевшие снимки.
Разговор о прожитом длится далеко за полночь и продолжается утром.
1944 год. Солдат Петр Билан.
Петр
Карл Кеплер.
* * *
В 1940 году Петра призвали в армию. Было ему восемнадцать. Столько же было Нине Макаровой. Они учились в Одесском художественном училище. Собирались уже пожениться, но не успели.
Письма размером в газету рядовой Билан слал в Одессу из белорусского Слуцка. Писал солдат урывками ежедневно. Ставил число и начинал: «Ну вот, моя курносая, опять скажу в самом начале, что очень тебя люблю…»
Сейчас письмам четыре десятка лет.
На сгибах бумага вся в дырках, карандашные строчки еле заметны. Петр Ильич под предлогом, что лучше разбирает свой почерк, с улыбкой забирает листы и надевает очки.
— Ну, тут я соловьем заливаюсь… Тут опять объяснение… Надо же, сколько чепухи я писал, — смеется он, поглядывая на Нину Викторовну.
— А я каждый лист наизусть знаю, — говорит сидящая рядом с ним жена. Опуская места, слегка смущающие Петра Ильича, она по памяти пересказывает, как жилось солдату в артиллерийском полку. Как был он польщен возможным определением в школу младших лейтенантов и как опасался, что это может увести с уже выбранного пути. «На листе фанеры я нарисовал на днях молодого бойца. Получилось!
Самому нравится. А в части только и разговоров об этом портрете. Старшина сказал, показывая на меня пальцем: «Да его за такую работу шоколадом надо кормить, а не щами да кашей!»
«…Нина, жизнь у меня сейчас примерно в миллион раз сложнее, чем на гражданке. Но я чувствую силу. И вполне принимаю армейский закон: не хочешь — заставят, не можешь — научат…»
Писал Петр в Одессу о белорусском пейзаже.
«Сочетание серых деревянных домишек, серого неба с крупинками инея на траве — просто чудо! Мы с тобой обязательно приедем сюда и будем писать… Два года службы — и мы увидимся».
Эти строчки помечены восемнадцатым днем октября предвоенного года. До момента, когда письма в Одессу перестанут идти, пройдут месяцы. Петра на снимке этого времени мы видим в буденовке, с палитрой в руках у холста.
«Я писал с натуры ребят, вернувшихся с финского фронта».
* * *
В июне 1941 года 451-й артиллерийский полк 113-й стрелковой дивизии, где служил и Билан, был передвинут к самой границе. «Ставили палатки. Пилили лес. Сделали скамейки амфитеатром. Мне как художнику работы было от зари до зари… Двадцать второго июня утром я проснулся от взрыва бомб».
По недоразумению (в суматохе натянул гимнастерку политрука) рядовой Билан на полдня сделался командиром. Разгоряченный полковник, увидев человека с четырьмя треугольниками в петлицах, приказал атаковать деревню, откуда били три пулемета. «Объяснять нелепость моего положения было некогда, бессмысленно и опасно. Возглавил атаку. Пулеметы умолкли. Но много своих полегло. Я был не очень серьезно ранен. После боя уже говорю: ребята, я ж не политрук, я художник из клуба…»