Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
«Бегунов» жизнь все время теснила, загоняла в самые недоступные дебри. И нам теперь ясен исторический в триста лет путь к лесной избушке над Абаканом. Мать и отец Карпа Лыкова пришли с тюменской земли и тут в глуши поселились. До 20-х годов в ста пятидесяти километрах от Абазы жила небольшая староверческая община. Люди имели тут огороды, скотину, кое-что сеяли, ловили рыбу и били зверя. Назывался этот малодоступный в тайге жилой очажок Лыковская заимка. Тут и родился Карп Осипович. Сообщалась с «миром» заимка, как можно было понять, через посредников, увозивших в лодках с шестами меха и рыбу и привозивших «соль и железо».
В 23-м
«Жизнь была там вельми тяжела. И слабые утекли в мир». Карп Осипович и его жена Акулина Карповна были людьми неслабыми. И решили в 1936 году удалиться от «мира» еще подальше. Забрав из брошенного поселка «все железное», кое-какой хозяйственный инвентарь, иконы, богослужебные книги, с двумя детьми (Савину было одиннадцать, Наталье — год) Лыковы приискали место «поглуше, понедоступней» и стали его обживать.
* * *
Свеча на пенечке-лучиннике в этот вечер сгорела до основанья. Остаток ее расплылся стеариновой лужицей, и от этого пламя то вдруг вырастало, то часто-часто начинало мигать — Агафья то и дело поправляла фитилек щепкой.
Карп Осипович сидел на лежанке, обхватив колени узловатыми пальцами. Мои книжные словеса о расколе он слушал внимательно, с нескрываемым любопытством: «Едак-едак…»
Под конец он вздохнул, зажимая поочередно пальцами ноздри, высморкался на пол и опять прошелся по Никону — «от него, блудника, все началось».
Дверь в хижине, чтобы можно было хоть как-то дышать и чтобы кошки ночью могли сходить на охоту, оставили чуть приоткрытой.
В щелку опять было видно спелую, желтого цвета луну. «Как дыня»… — сказал Ерофей. Новое слово «дыня» заинтересовало Агафью. Ерофей стал объяснять, что это такое. Разговор о религии закончился географией — экскурсом в Среднюю Азию. По просьбе Агафьи я нарисовал на листке дыню, верблюда, человека в халате и тюбетейке.
«Господи…» — вздохнула Агафья. Прежде чем лечь калачиком рядом с котятами, пищавшими в темноте, она горячо и долго молилась.
Огород и тайга
В Москву от Лыковых я привез кусок хлеба.
Показывал друзьям — что это такое? — только раз я услышал ответ неуверенный, но близкий к истине: это, кажется, хлеб. Да, это лыковский хлеб. Пекут они его из сушеной, толченной в ступе картошки с добавленьем двух-трех горстей ржи, измельченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли… Эта смесь, замешенная на воде, без дрожжей и какой-либо закваски, выпекается на сковородке и представляет собою толстый черного цвета блин.
«Хлеб этот не то что есть, на него глядеть страшно, — сказал Ерофей. — Однако же ели. Едят и теперь — настоящего хлеба ни разу даже не ущипнули».
Кормильцем семьи сорок пять лет был огород — пологий участок горы, раскорчеванный от тайги. Для страховки от превратностей горного лета раскорчеван был также участок ниже под гору и еще у самой реки. «Вверху учинился неурожай — внизу что-нибудь собираем».
Вызревали на огороде: картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоценность, наравне с железом и богослужебными книгами сорок шесть лет назад были принесены из поглощенного теперь тайгой поселенья. И ни разу никакая культура осечки за эти полвека не сделала — не выродилась, давала еду и семенной материал, берегли который, надо ли объяснять, пуще глаза.
Картошка — «бесовское многоплодное, блудное растение», — Петром завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с «чаем и табачищем», по иронии судьбы для многих стала потом основною кормилицей.
И у Лыковых тоже основой питанья была картошка. Она хорошо тут родилась. Хранили ее в погребе, обложенном бревнами и берестой. Но запасы «от урожая до урожая», как показала жизнь, недостаточны. Июньские снегопады в горах могли сильно и даже катастрофически сказаться на огороде. Обязательно нужен был «стратегический» двухгодичный запас. Однако два года даже в хорошем погребе картошка не сохранялась.
Приспособились делать запас из картошки сушеной. Ее резали на пластинки и сушили в жаркие дни на больших листах бересты или прямо на плахах крыши. Досушивали, если надо было, еще у огня и на печке. Берестяными коробами с сушеной картошкой и теперь заставлено было все свободное пространство хижины. Короба с картошкой помещали также в лабазы — в срубы на высоких столбах. Все, разумеется, тщательно укрывалось и пеленалось берестяной одеждой.
Картошку все годы Лыковы ели обязательно с кожурой, объясняя это тщательной экономией пищи. Но кажется мне, каким-то чутьем они угадали: с кожурою картошка полезней.
Репа, горох и рожь служили подспорьем в еде, но основой питания не было. Зерна собиралось так мало, что о хлебе как таковом младшие Лыковы не имели и представленья. Подсушенное зерно дробилось в ступе, и из него «по святым праздникам» варили ржаную кашу.
Все годы соседями Лыковых были кедровки, бурундуки, рябчики. Кошка появилась недавно.
Росла когда-то в огороде морковка, но от мышиной напасти были однажды утрачены семена.
И люди лишились, как видно, очень необходимого в пище продукта. Болезненно бледный цвет кожи у Лыковых, возможно, следует объяснить не столько сидением в темноте, сколько нехваткою в пище вещества под названием «каротин», которого много в моркови, апельсинах, томатах… В этом году геологи снабдили Лыковых семенами моркови, и Агафья принесла к костру нам как лакомство по два еще бледно-оранжевых корешка, с улыбкой сказала: «морко-ов-ка…»