Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
Я это выяснял специально. И, думаю, вирусы ни при чем.
Ныне модное слово стресс Лыковым незнакомо. Но именно эта встряска коснулась их всех. Появленье людей, общение с ними, мгновенное расширение мира от пятачка до гигантских размеров было для младших Лыковых подлинным потрясеньем. Добавим сюда мучительные вопросы: «А правильно ль жили? Вон как у них — тепло, светло, весело. А у нас?»
И в это же время — Савин, с его окриками, да и внутренний голос — «нельзя, греховно!» Это был стресс такой силы, какой, возможно, не пережили люди даже при высадке на Луну.
Дмитрий до этого не простужался, ходил, случалось, босой по снегу, в ледяной воде ловил рыбу. Но всему ведь бывает предел. И тут ослабленный организм с воспалением легких справиться не сумел. Пенициллин бы, возможно, помог. Но я уже говорил, как отнеслись к предложенью о помощи Лыковы: «Сколько бог дал, столько и проживет».
А дальше пошло, как в известном правиле домино: одна костяшка упала — валится друг за другом весь ряд. Савин и Наталья давно страдали болезнью кишок. Смерть Дмитрия резко болезнь обострила. Наталья прямо сказала: «Умру от горя»…
И осталось Лыковых двое.
Время поставить точку. Вчера вечером я внимательно оглядел памятные вещички, привезенные из тайги. Краюшка черного страшноватого «хлеба», еловый посошок, даренный стариком Карпом мне на дорогу, туесок, с которым Дмитрий ходил на рыбалку.
Перебрал снимки, сделанные на Абакане.
Дорогие лица друзей-геологов! Вспоминаю их с благодарностью. И не потому только, что во многом помогли журналисту. Волею случая Волковское железорудное месторождение оказалось вблизи житейского тайника Лыковых.
Аскетизм, фанатичная исступленная вера в потусторонние силы вошла в соприкосновение с нормальной человеческой жизнью. Люди, которые жили исключительно верою в бога, повстречались с людьми, у которых само слово «бог» способно вызвать улыбку. И у этой второй стороны вполне хватило мудрости, доброты, чуткости постигнуть бездну трагизма одинокой таежной семьи. Никто не соблазнился Лыковых перевоспитывать, никто над ними не посмеялся, не упрекнул, не взялся переселять их в «нормальную жизнь». Им помогли всем, чем только было возможно: материальными средствами, советом, участием в их делах. И сделано все ненавязчиво, с полным уважением человеческого достоинства, с чувством такта и меры.
Я далек от мысли, что как-то иначе отнеслись бы к людям такой судьбы в любом ином месте, — сострадание свойственно человеку как таковому. И все же в истории этой особо надо отметить то, что мы называем обычно советским характером. Не берусь утверждать, что в Минусинском геологическом управлении работают не люди, а ангелы во плоти. Человеческий мир сложен, в нем много хорошего и дурного. Но в случае с Лыковыми мы видим появление того, чем советские люди всегда гордились: доброту, сердечность, способность протянуть руку терпящему бедствие. «Без вас не можем теперь», — сказал отшельник Карп Лыков бурильщику Ерофею Седову. В этом особом случае это исключительно высокая благодарность.
…Размышляя сегодня, какое подходящее слово найти в окончание этой маленькой повести, я увидел: к двери идет почтальон. Мне письмо. От кого же? Оттуда, от Ерофея!
Пишет Ерофей, что все в порядке у них в Абазе и в дальнем таежном поселке. Буренье идет своим чередом. Крючки, посланные из Москвы на всю братию рыболовов, получены.
Лес в пойме у Абакана стоит уже золотой. Все живы, здоровы, шлют привет, вспоминают.
Главные новости две: «поставили телевизор в поселке, и приходили в гости дед Карп и Агафья».
Телевизор, как написал Ерофей, «сигнал хватает прямо со спутника связи, видимость — во!» Но поставили эту новинку уже после прихода Агафьи и деда. То-то они бы поохали: это что же измыслили!
Жили они в поселке три дня. Попросили помочь — вырыть картошку.
«Поможем! И со стройкой поможем. Мы их тут называем «подшефные». Едак!» — ввернул Ерофей под конец лыковское словцо.
Карп Осипович, привыкнув к геологам, стал улыбчив.
Хорошая весть. Она вдохновила меня сочинить Лыковым письмецо. Исписал две страницы. Усердно печатными буквами, вспоминая реченье какого-то древнего Пимена: «Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Попросил в письме Агафью и меня порадовать таким же писаньем. Положил в конверт письмецо — и впору смеяться: адрес «на деревню дедушке» в этом случае слишком точен. Дедушка есть, а деревня?
Послал Ерофею с просьбой о передаче по назначению.
Представляю, как долго будет идти письмо. Самолетом — до Абакана, потом почта его отвезет в Абазу. Там Ерофей положит письмо в боковой карман теперь уже зимней спецовки и «Антоном», меняющим вахту буровых мастеров, улетит к далекой таежной точке на Абакане.
Не тотчас к Лыковым Ерофей соберется — дела, и не рядом живут. Пойдет наконец, не один, «со товарищи», уже по снегу и когда Абакан можно будет по льду перейти.
Представляю путь в гору. Альпинистом тут быть не надо, но все же нелегкое дело — занесенной тропою…
Зимой избушка особенно одинока. Дымок струится из трубы в стенке. Постучат гости в дверь: живы?! Карп Осипович, лежавший на печке в валенках, вскочит немедленно: «Ерофей!» Агафья заквохчет, запоет своим голоском: «А мы жде-ем, жде-ем!» Ну, то да се. Орехи обязательно — в угощенье пришедшим.
И тут Ерофей говорит: «А вам письмо из Москвы!»
«Что, что? — скажет дед. — Ну-ка, Агафья, лучину!»
Нет, в честь гостей будет зажжена свечка. Агафья станет водить по строчкам испачканным в саже пальцем — читать мой листок таким же голосом, каким читает она «Отче наш».
Ерофей скажет, что надо бы человеку ответить на письмецо. Дед, подумав, может, с ним согласится: «Едак-едак, надо бы отписать». А уж если будет сказано так, то Агафья возьмется за «карандаш с трубочкой».