Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи
Шрифт:
Фото из архива В. Пескова . 30 марта 1984 г.
Глава семейства
(Проселки)
Ему семьдесят пять. Прихрамывает — «нашли какие-то соли». На лошадь садиться ему уже трудно. Но
Сам идет в дом, снимаете гвоздя карабин, нюхает пахнущий маслом и порохом ствол, с порога прицеливается в ворону, сидящую обыкновенно на сухом кедре возле сарая, и крикнув, как будто выстрелил, протирает карабин тряпкой, водворяет на место. День проходит в неторопливых хлопотах в огороде, на пасеке, в бане, где сушатся на решетах кедровые шишки. А вечером лошадь приходит домой. Старик не спеша снимает седло, поит коня и, вздохнув, садится на скамейку проводить взглядом уходящее за гору солнце.
Об этом почти ежедневном своем ритуале Фотей Петрович поведал мне сам, когда, сидя у его дома, с оленьими рогами над дверью, говорили о жизни. «Конечно, чудное дело — без толку вроде лошадь седлать. Ан, следует понимать: вся жизнь в седле протекала. Привык!
Так вот повожусь с лошадью — будто бы на охоте повеселился».
Фотей Петрович Попов — коренной горноалтаец, изведавший промысел пчеловода, охотника, лесоруба. «Все дела споро шли. На охоте из шомполки козла укладывал на бегу. Полсотни медведей в тайге положил. Ну и маралы, само собой. Убьешь, бывало, марала, и рысью к дому — варить панты, пока не испортились…»
Когда от охоты за драгоценным оленьим рогом перешли к мараловодству, Фотей Петрович с семейством своим горячо принялся за новое дело. В урочище Курдюм по горному лесу сложили изгородь из вековых лиственниц. «Громадная штука! Сто пятьдесят километров в окружности. Триста тысяч дерев на нее положили».
Фотей Петрович.
Сыновья Фотея Петровича показали мне эту «китайскую стену» из бревен. Побывали мы и в громадном загоне, где обитает полудикое («больше трех тысяч») стадо оленей. В июне — июле созревают, наполняются кровью рога у маралов. Оленей ловят, спиливают рога, по отлаженной технологии варят, вялят — получают сырье, высоко ценимое медициной.
Уход за оленями, заготовка пантов, поддержанье в порядке ограды, охрана животных от волков и медведей — дело трудоемкое и далеко не простое. «Одна промашка, и золото превратится в навоз», — говорит о необычном этом хозяйстве Фотей Петрович. Сам он промашек не допускал. И тринадцать детей своих («четыре дочери, девять сынов») с малых лет приспосабливал к тонкостям дела, ставшим делом семейным. «Старший, Петро, пожалуй, меня превзошел. И отличён! Звезду видали? Из всех мараловодов страны один-единственный со Звездой», — с гордостью говорит старик, кивая на сына, собиравшего щепки для самовара.
— Батя, ну будет тебе! Хвалишься, как ребенок. Неловко даже, — подает Петро голос.
— Я-то… Я балагурю, а лишнего не скажу. А ты, хоть Герой, помолчал бы. Яйца курицу не учат.
Петро Фотеевич, улыбнувшись, берется раздувать самовар. Подъезжают к обеду, привязывая к изгороди коней, другие сыновья Поповых. Дочери и мать Татьяна Фоминична хлопочут возле стола. Живут дети уже своими домами, но часто вот так собираются вместе.
Полон дом внуков. Кое-кто из них уже норовит взобраться на лошадь, съездить к оленям…
— Когда на пенсию уходил, что, вы думаете, мне подарили? — возвращается к нашей беседе Фотей Петрович после обеда.
— Ну телевизор, наверное, — говорю я, сколько можно выше подымая значимость подарка.
— Не-е… — улыбается Фотей Петрович. — Heс… Подарили мне, когда провожали на пенсию, коня, карабин и седло.
Старик делает паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.
— Да вот недолго ездил на Воронке, соли проклятые укорот дали.
На мою просьбу вывести Воронка старик немедленно откликается. Он хорошо понимает, сколько энтузиазма вызывает у любого фотографа громадная его борода, веселое, жизнерадостное лицо, законная гордость необычным подарком.
— Ну снимай, снимай, да про карточки не забудь…
После съемки, давая Воронку соленую корочку хлеба, Фотей Петрович спрашивает:
— Толкунову, поди, в Москве видишь?
— А что?
— Да привет бы ей передал. Мы с нею на «Огоньке» за одним столом чаи распивали. Тоже все бородою дивилась. Моя старуха даже заревновала.
Провожая меня с сыновьями в загон к оленям, Фотей Петрович отвязал Воронка.
— Возьмите, пусть разомнется…
И мы поехали. Уже с околицы оглянулись: стоит в клетчатой своей рубахе у калитки старик, внука за руку держит. Махнули ему. И он помахал. И, прихрамывая, пошел к дому.
— Мысленно он сейчас с нами, — сказал младший из сыновей, Михаил. — С радостью поделился бы с нами годами…
Сзади раздался звучный олений рев.
— Это отец, в рожок…
Из загона на призывные звуки отозвались сразу четыре марала.
— Слышит ли их старик?
— Слышит.
Я представил себе седобородого великана с ладонью, приставленной к уху. Слушает. Радость — услышать из леса отзвук былого.
Радость… На долгом своем пути жив человек радостями большими и маленькими.
Фото автора. 4 апреля 1984 г.
Летящий напропалую
(Окно в природу)
Летчик Юрий Сорокин из Антарктиды прислал телеграмму: «Со станции «Восток» на самолете мы привезли и выпустили в «Мирном» птицу поморника». Оказалось, с побережья в глубь Антарктиды поморник летел вслед за тракторным поездом.
Жизнь в Антарктиде теплится лишь у кромки материка, на грани льда и воды. В глубине континента никакой жизни нет. Лишь люди сумели проникнуть в ледяную пустыню. Велико же было удивление зимовщиков на «Востоке», увидевших на станции птицу. 1500 километров от побережья! Полюс земного холода! И вот тебе гость. Какими судьбами? Предположили: поморники прилетают тем же путем, что двигались люди, питаясь отбросами на стоянках.
Этот последний случай версию подтверждает.
Месяц шел на «Восток» санно-тракторный поезд, и месяц поморник его сопровождал, делил с людьми все невзгоды — разреженный по мере подъема к полюсу воздух, ветры, морозы.
На «Восток» поморник добрался истощенным настолько, что летать уже не мог. Обратный путь на родимое побережье проделал он с летчиками. «Сейчас окольцованный Яшка снова летает около «Мирного».
Получив телеграмму, я просмотрел фотографии Антарктиды. Вот и поморник, такой же старожил здешних мест, как и пингвины!