Полное собрание сочинений. Том 41
Шрифт:
«Война свята, божественное учреждение, один из священных законов мира. Она поддерживает в людях все великие и благородные чувства: честь, бескорыстие, добродетель, храбрость, — одним словом, спасает людей от отвратительного материализма».
Так что соединиться в стада четырехсот тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думать, ничего не изучать, ничему не научаться, ничего не читать, не быть полезным никому, загнивать в нечистоте, спать в грязи, жить как скоты, в постоянном одурении, грабить города, сжигать деревни, разорять народы, потом, встретив такое же другое скопище человеческого мяса, бросаться на него, проливать
Гюи де Мопассан.
Прошло время рассуждать о вреде войны. Об этом всё уже сказано. Теперь осталось одно, с чего следовало начать каждому человеку: не делать того, что он считает недолжным.
Неправда, что существование войны доказывает её необходимость. Совесть человечества говорит, что это неправда и войны не должно быть.
Отрицать бога — значит отрицать себя как духовное, разумное существо.
Бога и душу я знаю не путем определения, но совершенно другим путем. Определение разрушает во мне это знание. Я несомненно знаю, что есть бог и что моя душа есть. Но это знание несомненно для меня потому только, что я неизбежно приведен к нему. К несомненности знания бога я приведен вопросом: откуда я? К знанию души я приведен вопросом: что я такое?
Откуда я?
Я родился от своей матери, а та от бабушки, от прабабушки, а самая последняя от кого? И я неизбежно прихожу к богу.
Кто такой я?
Ноги — не я, руки — не я, голова — не я, чувства — не я, даже мысли — не я. Что же я?
Я — я, — моя душа.
С какой бы стороны я ни пришел к богу, будет то же самое: начало моей мысли, моего разума — бог; начало моей любви — он же; начало вещественности — он же.
То же и с понятием души. Обращусь ли я к своему стремлению к истине, я знаю, что стремление к истине есть невещественная основа меня — моя душа; обращусь ли я на чувство своей любви к добру, я тоже причину этой любви нахожу в своей душе.
Самый неверующий человек, хочет он или не хочет этого, признает бога. Он не может не признавать того, что есть закон его жизни, — закон, которому он может подчиняться или от которого может уклоняться. Вот это-то признание высшего, недоступного человеку и известного ему закона своей жизни и есть бог или хотя проявление его.
Бог проявляется в лучших мыслях, в правде речи, в искренности поступка и духом своим дает благоденствие и вечность миру.
Зендавеста.
Бог есть. Мы не должны и нам не нужно это доказывать. Всякая попытка доказать его бытие есть уже кощунство; всякое же отрицание его есть безумие. Бог живет в нашей совести, в сознании человечества, в окружающей нас вселенной. Наше сознание, наша совесть взывает к нему во все наиболее торжественные минуты горя и радости. Отрицать
Мадзини.
Жизнь мира совершается по чьей-то воле, — кто-то этою жизнью всего мира и нашими жизнями делает свое какое-то дело. Тот, кто это делает, и есть то, что мы называем богом.
Люди не верят в бога только тогда, когда они верят лжи, выдаваемой за бога.
НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
ПАСКАЛЬ
Ни одна страсть не удерживает людей так долго в своей власти, не скрывает от них так прочно, иногда до самого конца, тщету временной мирской жизни и ни одна не отдаляет так людей от понимания смысла человеческой жизни и ее истинного блага, как страсть славы людской, в какой бы форме она ни проявлялась: мелочного тщеславия, честолюбия, славолюбия.
Всякая похоть носит в себе свое наказание, и страдания, которые сопутствуют ее удовлетворению, обличают ее ничтожество. Кроме того, всякая похоть ослабевает с годами, славолюбие же с годами всё больше и больше разгорается. Главное же то, что забота о славе людской всегда соединяется с мыслью о служении людям, и человеку легко обманываться, когда он ищет одобрения людей, что он живет не для себя, а для блага тех людей, одобрения которых он добивается. И потому это самая коварная и опасная страсть и труднее всех других искореняемая. Освобождаются от этой страсти только люди с большими душевными силами.
Большие душевные силы дают этим людям возможность быстро достигнуть большой славы, и эти же душевные силы дают им возможность увидать ничтожество ее.
Таким человеком был Паскаль. Таким же был близкий нам русский человек Гоголь (я по Гоголю, думаю, понял Паскаля). И тот и другой, хотя с совсем различными свойствами и с совершенно различным складом и размером ума, пережили одно и то же. Оба очень скоро достигли той славы, которой страстно желали; и оба, достигнув ее, тотчас же поняли всю тщету того, что казалось им самым высоким, самым драгоценным в мире благом, и оба ужаснулись тому соблазну, во власти которого находились. Они все силы души положили на то, чтобы показать людям весь ужас того заблуждения, из которого они только что вышли, и чем сильнее было разочарование, тем настоятельнее представлялась им необходимость такой цели, такого назначения жизни, которое ничем не могло бы быть нарушено.
В этом причина того страстного отношения к вере как нашего Гоголя, так и Паскаля; в этом же и причина пренебрежения их ко всему сделанному ими прежде. Ведь всё это делалось для славы. А слава прошла, и в ней ничего не было, кроме обмана. Стало быть, не нужно и ничтожно было всё то, что делалось для ее приобретения. Важно одно, только одно: то, чего не было, то, что было заслонено мирскими желаниями славы. Важно и нужно было одно: та вера, которая дает смысл этой преходящей жизни и твердое направление всей ее деятельности. И это сознание необходимости веры и невозможности жить без нее так поражает таких людей, что они не могут не удивляться на то, как могли они сами, как могут вообще люди жить без веры, объясняющей им смысл их жизни и ожидающей их смерти.