Полное собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Старуха собралась благодарить, голова ее закачалась быстр е, но Николинька уже прошелъ дальше.
«Давыдка Козелъ просилъ хл ба и кольевъ», значилось въ книжечк посл Юхванки. —
«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отв титъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интересн е ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мн будетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего н тъ для васъ <интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ плать , ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви н тъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи
— Над нь Яковъ.
Яковъ над лъ.
— Гд изволили быть, Ваше Сіятельство?
— Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д лать?
— А что, Ваше Сіятельство?
Князь разсказалъ ему б дность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерад ніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.
— Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор подушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже нич мъ не зам ченъ. Въ третьемъ год опекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тягл исправенъ былъ. Нешто хм лемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землем ръ, кто бывало за детъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —
— То-то и б да, — отв чалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сд лаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и д лать что съ нимъ, не знаю.
— Вотъ вы съ опекунами, — продолжалъ онъ горячо, — Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. — Вм сто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать — изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.
— Да в дь не годится, — тихо отв чалъ Яковъ Ильичъ, — разв не изволили зам тить, у него зубъ переднихъ н тъ?
— В рно нарочно выбилъ?
— Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.
— Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними д лать? — сказалъ Николинька.
— Надо постращать, коли онъ такъ себ попустилъ, — сказалъ, подд лываясь Яковъ Ильичъ.
— И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не ум ю, да мн и противно съ нимъ возиться.
— Слушаю-съ, — сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, — сколько прикажете дать?
— Чего сколько? — спросилъ съ изумленіемъ Николинька.
— Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?
— Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб говорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать тел сно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>
— По нашему, по деревенскому, не такъ-съ...
— Какой ты несносный челов къ, Яковъ!
— Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?
— Н тъ, къ Давыдк Б[ лому].
— Вотъ тоже лядъ-то. Ужъ эта вся порода Козловъ такая; чего-чего съ нимъ не д лалъ, ништо не беретъ. Вчера по полю крестьянскому про халъ, у него и гречиха не пос яна. Что прикажете д лать съ такімъ народомъ. Хоть бы старикъ-то сына училъ, а то такой-же и себ , и на барщин только черезъ пень колоду валитъ. Въ прошломъ год передъ вашимъ прі здомъ земли вовсе не пахалъ; ужъ я его при сходк дралъ, дралъ.
— Кого? неужели старика?
— Да-съ, такъ в рите-ли, хоть бы те что, встряхнулся, пошелъ и то осьминника не допахалъ, и в дь мужикъ смирный и не куритъ.
— Какъ не куритъ?
— Не пьетъ. Эта вся ужъ порода такая, вотъ Митрюшка тоже ихней семьи, такая жъ лядъ проклятый.
— Ну, ступай, сказалъ Князь и пошелъ къ Давыдк Б лому.
Давыдкина изба криво и одиноко стоитъ на краю деревни, выстроенной въ линію. Около нея н тъ ни двора, ни авина, ни амбара. Только какіе то грязные клевушки для скотины л пятся около съ одной стороны, съ другой кучею наваленъ л съ, и высокій, зеленый бурьянъ растетъ на томъ м ст , гд когда-то былъ дворъ.
Никого не было около избы кром свиньи, которая лежала у порога; Николинька постучался въ разбитое окно, никто не отзывался, онъ подошелъ къ с нямъ и крикнулъ: «хозяева», — тоже самое; потомъ прошелъ с ни, заглянулъ въ клевушки и вошелъ въ отворенную избу; тощій, старый п тухъ и дв курицы, забравшіяся на столъ и лавку въ тщетной надежд найти какія-нибудь крохи, съ кудахтаньемъ, распустивъ крылья, забились по ст намъ, какъ будто ихъ хот ли р зать. 6-аршинную избенку всю занимала съ разломанной трубой печь, ткацкій станъ, который не былъ вынесенъ, потому что некуда было его поставить, почерн вшій столъ и грязная лужа около порога, образовавшаяся во время дождя въ прошлую нед лю отъ течи въ потолк и крыш . Полатей не было. Трудно было подумать, чтобы м сто это было жилое, такой р шительный видъ запуст нія и безпорядка носила на себ , какъ наружность, такъ и внутренность избы; однако тутъ жилъ Давыдка Козелъ и даже въ настоящую минуту, несмотря на жаръ Іюньскаго дня, увернувшись съ головой въ полушубокъ, кр пко спалъ, забившись въ уголъ печи. Даже испуганная курица, вскочившая на печь и б гавшая по спин его, нисколько не м шала ему. —
Николинька хот лъ уже выйдти, но сонный, влажный вздохъ изобличилъ хозяина.
— Ей! кто тутъ! — крикнулъ онъ.
Съ печки послышался другой протяжный вздохъ.
— Кто тамъ? поди сюда.
Еще вздохъ, мычанье, з вокъ.
— Ну, что-жъ ты?
На печи медленно зашевелилось, наконецъ спустилась одна нога въ лапт , потомъ другая, и показалась вся толстая фигура Давыдки Б лаго, сид вшаго на печи и протиравшаго глаза. — Медленно нагнувъ голову, онъ, з вая, взглянулъ въ избу, и увидавъ Князя, сталъ поворачиваться скор е, ч мъ прежде, но все еще такъ л ниво, что Николиньк тотчасъ вспомнился зв рь Ай, про котораго онъ читалъ въ д тской натуральной исторіи. — Давыдка Б лый былъ д йствительно б лый; и волоса, и т ло, и лицо его: все было чрезвычайно б ло. Онъ былъ высокъ ростомъ и очень толстъ, толстъ, какъ бываютъ мужики, — т. е. не животомъ, a т ломъ, — но толщина его была какая-то мягкая, нездоровая. Довольно красивое лицо его съ св тлоголубыми спокойными глазами и съ широкой окладистой бородой носило на себ особенный отпечатокъ бол зненности: на немъ не было зам тно ни загара, ни румянца, оно все было какого-то бл дно-желтоватаго цв та съ лиловымъ отт нкомъ, какъ будто заплыло жиромъ или распухло. Руки его были пухлы, желты и сверхъ того покрыты тонкими б лыми волосами. — Онъ такъ разоспался, что никакъ не могъ совс мъ открыть глазъ, стоять не пошатываясь и остановить з воту.
— Ну, какъ же теб не сов стно, — началъ Николинька, — середь б лаго дня спать, когда у тебя дворъ разгороженъ, когда у тебя хл ба н тъ... и т. д.
Какъ только Давыдка протрезвился и сталъ понимать въ чемъ д ло, онъ сложилъ руки подъ животомъ, опустилъ голову, склонивъ ее немного на бокъ и сд лалъ самую жалкую и терп ливую мину. Выраженіе его лица можно передать такъ: «знаю! ужъ мн не первый разъ это слышать. Ну, бейте-же, коли хотите. Я снесу». Онъ, казалось, желалъ, чтобы Николинька пересталъ говорить, a поскор е избилъ бы его и оставилъ въ поко . — Зам чая, что Давыдка, привыкшій къ однимъ побоямъ и брани, не понимаетъ, къ чему клонятся его уб жденія и сов ты, Николинька разными вопросами старался вывести его изъ апатическаго молчанія.