Полное собрание сочинений. Том 6.
Шрифт:
Льготные, писаря и вернувшіеся домой строевые казаки, молодые парни въ нарядныхъ черкескахъ, обшитыхъ галунами, сцпившись рука съ рукой, ходили по улицамъ, останавливаясь то подл однаго, то подл другаго кружка казачекъ, молодецки подкидывая головой попаху, оправляя кинжалъ и заигрывая.
Кое-гд на корточкахъ около знакомаго дома сидли кунаки — сухіе, краснобородые, босые Чеченцы, пришедшіе изъ-за Терека полюбоваться на праздникъ и, покуривая изъ коротенькихъ трубочекъ, перекидывались быстрыми гортанными звуками. На улицахъ, между однообразными деревянными хатами съ высокими камышевыми крышами и рзными крылечками, было сухо, въ воздух тепло и неподвижно, на неб прозрачно, голубо и ясно. Бло-матовый хребетъ снжныхъ горъ, виднвшійся отовсюду, казался близокъ и розовлъ отъ заходящаго солнца. Изрдка отъ горъ, по рдкому воздуху, долеталъ дальній звукъ пушечнаго выстрла и въ камышевой степи и въ садахъ за станицей съ разныхъ сторонъ откликались
44
Здесъ на полях: Казаки недоброжелательно принимали новыхъ гостей.
Одинъ изъ верховыхъ былъ плотный черноглазый красный казакъ лтъ 30 съ окладистой бородой, широкимъ рубцомъ черезъ носъ и щеку и необычайно развитыми грудью и плечами. Онъ сидлъ нсколько бокомъ на сытомъ сромъ кабардинц, твердо ступавшемъ по жесткой дорог, весело поводившемъ острыми ушами и подкидывавшемъ тонкой глянцовитой холкой и красивой головой въ серебряной уздечк. Все въ этомъ всадник, отъ широкой загнутой назадъ попахи до шитой шелками и серебромъ сдельной подушки, изобличало охотника и молодца. Ружье въ чехл, серебряная шашка, кинжалъ, пистолеты, натруска, свернутая за сдломъ бурка, ловко прилаживались около него и показывали, что онъ халъ не изъ мирнаго и не изъ ближняго мста. Въ этой боковой посадк, въ движеніи руки, которой онъ шутя похлопывалъ плетью подъ брюхо лошади, а особенно въ его блестящихъ, бгающихъ, узкихъ глазахъ чувствовалось что то кошачье, порывистое. Чувствовалось, что въ одно мгновенье вмсто этой щегольской небрежности онъ могъ слиться однимъ кускомъ съ лошадью, перегнуться на сторону и понестись какъ втеръ, что въ одно мгновенье, вмсто игриваго похлопыванья плетью, эти широкія руки могли выхватить винтовку, пистолетъ или шашку и вмсто самодовольнаго веселья, въ одно мгновенье глаза могли загорться хищнымъ гнвомъ, или необузданнымъ восторгомъ. Другой былъ еще совсмъ молодой, очень красивый казаченокъ съ румяными налитыми щеками, блымъ пушкомъ на бород и узкими голубыми глазами. Онъ былъ бдно одтъ, и конь подъ нимъ былъ ногайской, худой; но въ посадк и чертахъ его было замтно что-то ранне спокойное и изящное. Что-то сильно занимало молодаго казаченка; онъ пристально вглядывался въ толпу двокъ, собравшихся на углу площади, и безпокойно поталкивалъ лошадь.
Прозжая мимо стариковъ, казаки приподняли попахи. Старшій казакъ оглядывался кругомъ, какъ будто говоря: «видали молодца?» и всмъ кланялся.
— «Что много Нагайскихъ табуновъ угналъ, батяка Епишка? А?» сказалъ, обращаясь къ нему, приземистый старикъ съ нахмуреннымъ мрачнымъ взглядомъ и блой бородой, доходившей ему до грудей. Это былъ извстный по всему околодку колдунъ казакъ Черный.
— «Ты не бось пересчиталъ, ддука, коли спрашиваешь», недовольно, но смущенно отвчалъ Епишка и, встряхнувъ попахой, отвернулся отъ него.
— «То-то парня-то напрасно за собой дурно водишь», проговорилъ старикъ. «Доздятся казаки! Что дороже коня»!
Епишка пріостановился и внимательно прислушивался къ словамъ колдуна. «Вишь чортъ, все знаетъ», сказалъ онъ и плюнулъ.
Но, подъехавъ къ кружку двокъ, озабоченное выраженье его лица мгновенно перешло въ счастливо разгульное.
— «Здорово дневали, двки?» крикнулъ онъ сильнымъ заливистымъ голосомъ, «Состарлись безъ меня небось, вдьмы!»
«Закусокъ купи двкамъ то! Много ли бурокъ привезъ? Здорово, дядя!» радостно заговорили двки, приближаясь къ нему, какъ только онъ подъхалъ.
— «Вотъ съ Киркой на ночку погулять прилетли съ кордона», отвчалъ Епишка, назжая на двокъ.
— «И то Степка твоя исплакалась безъ тебя», визгнула одна двка, локтемъ толкая Степку, и залилась звонкимъ смхомъ.
«Чихиркю двкамъ купи», сказала другая.
— «Ну те къ чорту! Куда лзешь? Что топчешь лошадью то», говорила третья, замахиваясь рукой на его лошадь, которую онъ, джигитуя, поворачивалъ между ними.
— «Становись въ стремя, въ горы увезу, мамочка. Ужъ поцлую-жъ! такъ крпко, что ну!» говорилъ Епишка и смялся.
Товарищъ его тоже остановился подл двокъ и, улыбаясь словамъ Епишки, не спуская блестящихъ глазъ, смотрлъ на высокую стройную двку, которая, сидя на завалинк, смялась на него своими черными глазами. — Онъ нсколько разъ собирался заговорить съ ней, но двка отворачивалась отъ него.
— «Ты чего прiхалъ?» спросила она его.
— «На тебя посмотреть, мамука Марьянка, съ кордона выпросился», сказалъ онъ ей и весь закраснлся.
— «Легко ли? Не видали!» отвчала Марьяна и, подойдя къ невстк, которая держала на рукахъ груднаго ребенка, вдругъ жадно начала цловать этаго ребенка, изрдка косясь на молодаго казака. [45]
45
Здесь на полях другим почерком: Придешь гулять, М.? Закусокъ. куплю. — Некогда. — Аль офицеру общала? — Некогда. — Такъ я приду къ вамъ. — Пожалуй приходи. Онъ пришелъ. М. сидла въ хат съ офицеромъ. — К. пошелъ гулять. Рано утромъ дали знать о партiи.
Казаки, постоявъ немного, похали по домамъ поставить коней, снять ружья, и тотчасъ общались вернуться играть съ двками всю ночь до ранняго утра.
Прiхавшiе казаки были сосди. Они, свернувъ въ боковую улицу, вмст подъхали къ двумъ хатамъ, которыя стояли рядомъ, и слзли съ коней. —
— «Приходи скорй, Кирка! Дорвались, братъ!» крикнулъ своимъ заливистымъ басомъ старшiй, осторожно проводя своего коня сквозь плетеные ворота. «Здорово, Улита!» обратился онъ къ невстк, которая сбгала по сходцамъ чтобы принять коня. «Поставь къ сну, мамочка, да не разсдлывай мотри, — опять поду», прибавилъ онъ, приподнимая папаху въ отвтъ на низкiй поклонъ жены брата. —
— «Что мой-то здоровъ ли, батяка?» спросила она. —
— «Чего ему длается, Фомушкины боченокъ привезли, онъ и такъ пьянъ надуется, въ станицу нече здить», отвчалъ батяка Епишка, поднимаясь по сходцамъ.
— «Да чихирю, баба, принесь», крикнулъ онъ. Живо!»
Батяка Епишка былъ второй братъ одной изъ самыхъ старыхъ по роду и зажиточныхъ казачьихъ семей Гребенскаго полка. — Ддъ его Илясъ Широкой еще во времена совершенно вольнаго казачества долго служилъ по выбору атаманомъ, бился съ горцами, имлъ много ранъ, былъ жалованъ Царицей и имлъ холопей, отецъ его, ддука Иванка, нсколько разъ былъ избираемъ обществомъ въ станичныя и полковыя должности, но всегда отказывался за одиночествомъ и всю жизнь служилъ простымъ казакомъ, занимаясь хозяйствомъ и охотой. Несмотря на то, старикъ, котораго еще теперь многіе помнили, пользовался высокимъ уваженіемъ всего народонаселенія за свою строгость нрава, хлбосольство и мудрость совтовъ. Когда онъ умеръ, старшій сынъ Давыдъ былъ уже женатымъ хозяйственнымъ казакомъ и принялъ въ руки хозяйство; меньшой и любимый сынъ Епишка былъ еще холостымъ, развеселымъ и отчаяннымъ парнемъ и, не вступаясь въ наслдство, тотчасъ по смерти отца предался вполн удалой казачей жизни съ пьянствомъ, побочничествомъ, воровствомъ и грабежами. — Старшій братъ Давыдъ былъ человкъ степенный и темный, какъ говорили про него въ станиц. Онъ крпко держалъ вру, велъ хорошо хозяйство, любилъ выпить, дтей и бабу училъ какъ слдуетъ, службу несъ исправно, но ни на служб, ни въ домашнемъ быту не пошелъ по отцу и дду, онъ не имлъ всу, былъ рохля, такъ ничего; его забывали и ни въ какую должность бы не выбрали, ежели бы еще были времена выборовъ. Епишка напротивъ былъ любимецъ всей станицы и даже по всему полку его давно знали. — Хоть старики и покачивали головами, глядя на его бравшихся, Богъ знаетъ откуда, кабардинскихъ коней и серебряныя шашки, на его ястребовъ и собакъ и князей кунаковъ, которые изъ кумыковъ и изъ Чечни прізжали къ нему въ гости, хоть и говорили, что онъ вры не держитъ и конину стъ у Татаръ и съ Русскими обмирщился, хоть и сбивалъ онъ по всему полку съ пути бабъ и двокъ, но старики радовались, глядя на него, гордились имъ, слушая станичные толки про его лихія дла за ркой и въ степи и въ горахъ, куда онъ пробирался. Бабы и двки любили его зa подарки, за мастерство пть и за то, что онъ любилъ ихъ. Кром того общій голосъ про него по околотку говорилъ, что онъ хотя и чортъ сорви-голова, а ужъ такъ простъ, что дитя малое не обидитъ, послднюю рубаху отдастъ.
Товарищъ и сосдъ Епишки, молодой казаченокъ Кирка былъ человкъ бдный и сирота. Онъ еще ребенкомъ 5 лтъ остался у матери посл смерти отца. Старуха въ бдности взростила его и собрала въ казаки. Она любила его, какъ любятъ дтище, на которое положена вся жизнь матери. Она не могла нарадоваться на своего Кирушку, и вс сосди и станичники знали малаго за парня почтительнаго, смирнаго и умнаго. Объ одномъ горевала мать, что связался съ сосдомъ ея Кирушка, какъ бы дурному не научилъ его нехристь то этотъ. — А теперь бы только женить мн его, такъ и умереть можно спокойно, — думала она.
Кирка, поставивъ лошадь, полъ рыбки сушеной и лепешки, которыя ему принесла мать, и, захвативъ въ рукавъ черкески горсть смечекъ, побжалъ къ сосду. —
— «Пей!» закричалъ ему Епишка, подавая налитую чапурку вина. Казаченокъ перекрестился, выпилъ, Епишка допилъ остальное, отеръ рукавомъ бороду и оба пошли на площадь.
— «Слыхалъ, что Черный про коней сказалъ?» спросилъ Епишка, когда они вышли. —
— Про Ногайскихъ то? возразилъ Кирка. —
— «А то про какихъ же? Что, баитъ, много ли табуновъ угналъ? Вдь это про вчерашнихъ. Все знаетъ, чортъ! Пойти чихиремъ поклониться ему надо».