Полное собрание стихотворений

Фет Афанасий Афанасьевич

1847

Метель

Ночью буря разозлилась, Крыша снегом опушилась, И собаки — по щелям. Липнет глаз от резкой пыли, И огни уж потушили Вдоль села по всем дворам. Лишь в избушке за дорогой Одинокий и убогой Огонек в окне горит. В той избушке только двое. Кто их знает — что такое Брат с сестрою говорит? «Помнишь то, что, умирая, Говорила нам родная И родимый? — отвечай!.. Вот теперь — что день, то гонка, И крикливого ребенка, Повек девкою, качай! И когда же вражья сила Вас свела? — Ведь нужно ж было Завертеться мне в извоз!.. Иль ответить не умеешь? Что молчишь и что бледнеешь? Право, девка, не до слез!» — «Братец милый, ради бога, Не гляди в глаза мне строго: Я в ночи тебя боюсь». — «Хоть ты бойся, хоть не бойся, А сойдусь — не беспокойся, С ним по-свойски разочтусь!» Ветер пуще разыгрался; Кто-то в избу постучался. «Кто там?» — брат в окно спросил. — «Я

прохожий — и от снега До утра ищу ночлега», — Чей-то голос говорил. — «Что ж ты руки-то поджала? Люльку вдоволь, чай, качала. Хоть грусти, хоть не грусти; Нет меня — так нет и лени! Побеги проворней в сени Да прохожего впусти». Чрез порог вступил прохожий; Помолясь на образ божий, Поклонился брату он; А сестре как поклонился Да взглянул, — остановился, Точно громом поражен. Все молчат. Сестра бледнеет, Никуда взглянуть не смеет; Исподлобья брат глядит; Всё молчит, — лучина с треском Лишь горит багровым блеском, Да по кровле ветр шумит.

1847

«О, для тебя я сделаюсь поэтом!..»

О, для тебя я сделаюсь поэтом! Готов писать и прозой и стихами, Распоряжаться мыслью и словами И рифмы в ряд нанизывать сонетом. Да что же мне — какая польза в этом? Я не решусь быть низким перед вами, Я не решуся черными словами Вас выставить, запачкать перед светом. Но если вы, поняв мои намеки, Со страху раз помолитесь невольно И надолго запомните уроки, В которых то-то и смешно, что больно, — Поверьте мне, и этого довольно, И одою сменю я эти строки.

1847

«Смотреть на вас и странно мне и больно…»

Смотреть на вас и странно мне и больно: Жаль ваших взоров, ножек, ручек, плечек. Скажите, кто вот этот человечек, Что подле вас стоит самодовольно? Во мне вся кровь застынет вдруг невольно, Когда, при блеске двух венчальных свечек, Он вам подаст одно из двух колечек; Тогда в слезах молитесь богомольно. Но я на вас глядеть тогда не стану, А то, быть может, сердце содрогнется. К чему тревожить старую в нем рану? — А то из ней, быть может, яд польется. Мне только легкой поступи и стану, Да скрытности дивиться остается.

1847

«Виноват ли я, что долго месяц…»

Виноват ли я, что долго месяц Простоял вчера над рощей темной, Что под ним река дрожала долго Там, где крылья пучил белый лебедь? Ведь не я зажег огни рыбачьи Над водой, у самых лодок черных. Виноват ли я, что до рассвета Перепелок голос раздавался? Но ты спишь… О, подними ресницы! Знаешь ли, я помню, помню живо — ты сама ведь любишь ночи: ночью Это было — я спешил в Риальто. Быстро весла ударяли в воду, Гондольер мой пел; но эта песня Пронеслась, как многое проходит, Невозвратно; помню только это: «Обожали пламенные греки Красоты богиню Афродиту В пене волн на раковине ясной. Как же глупы, просты эти греки: Перед ними ты была в гондоле». Знаешь ли, я сам, когда ты дремлешь, Опустя недвижные ресницы, И твоих волос густые кудри Недвижимы, руки, выше локтя Обнажась, на складках полотняных Так лежат, как будто с мыслью тайной Раскидал их … Фидий, — И гляжу я долго и не знаю, На твоем блестящем светом лике Рождена ль улыбка красотою Иль красу улыбка породила. Знаешь ли… Но, опустя ресницы, Ты уснула… Спи, моя богиня!

1847

Саконтала

1

Саконтала, из всех цариц, украшавших индийский Трон, народу любезная, милая сердцу супруга — Мудрого государя Викрамы, встречала однажды Праздничный день своего рожденья общим весельем. Радость кругом разлилась по чертогам и хижинам царства; Только живей и нежнее ее раздавалися звуки В сердце каждого. Лик царицы был тих и прекрасен, Око ее сияло любезно и кротко, как солнце В час вечерний, когда, садясь за дальние горы, Росу шлет и прохладу оно, долины и выси Влагою с высоты окропляя отрадной. Таков был Лик Саконталы. Затем-то, с детским смирением в сердце, Жители Индии взор к своей несравненной царице, Полный любви, обращали и ей приносили посильно Разного рода дары — растенья лучшие царства, Благоуханный елей, злато и камни цветные; Благословения ей другие молили у Брамы. Вот в средину ликующих, тесной толпою стоящих Около царских ворот, брамин выходит; корзинку Нес он в руках, из лоз плетенную; край у корзинки Мохом простым был покрыт. Придворные слуги, увидя Старца, стоя в переходах, друг друга спрашивать стали: «Знать, брамин поприблизиться хочет сиянью престола С лозниковой корзинкою, полною мохом кудрявым?» Но брамин подошел свободно, поставил корзинку Саконтале к ногам и сказал: «Видишь ли, наша Добрая мать и владычица нашего царства: вот эти Лозы корзинки и этот мох и цветы полевые — Дети долины на самой далекой границе обширной Нашей земли, где стопы твои блуждали в то время, Как еще первая жизни весна пред тобой улыбалась». Так брамин говорил, и у ног Саконталы стояла С мохом корзинка. Тогда царица взор обратила На корзинку, на мох и цветы, что лежали в корзинке, И с престола она улыбнулась приветливо, нежно Скромным цветам долины давно миновавшего детства. Тихо брамин возвращался к своей одинокой долине, И казалася роскошь полей для него превосходней: Он не мог позабыть улыбки лица Саконталы.

2

Саконтала, прекрасная, милая сердцу царица Индии, день своего рожденья встречала молитвой Тихою к Браме; война ужасная всё государство Опустошила, и царь индийский, супруг Саконталы, Был вдали от нее средь ужасов битвы кровавой; Но еще более то умножало горесть царицы, Что большая часть преданных в битве погибли и много Было таких, что забыли царскую милость, с какою Почестями он их осыпал, и вдруг показали Неблагодарность и трусость сердец изменой в годину Бедствия. Вот почему Саконтала в тиши проливала Слезы, и день рождения был ей дню смерти подобен. В это время вошла одна из женщин служащих Тихо к печальной царице и ей сказала: «Опять здесь Тот брамин, что к тебе приходил с цветами долины». Но Саконтала вздохнула и ей отвечала: «Как могут Быть отрадны цветы моему сокрушенному сердцу Или служить украшеньем моей побледневшей ланите? Всё же, — сказала потом царица добрая, — старца Ты введи, чтобы я из его приношенья сознала, Как верна мне в печали любовь незлобивых сердцем». Старый брамин вошел и сказал, главу наклоняя: «Видишь ли, добрая мать и владычица нашего царства: Горе твое и печаль тебя сердец не лишило Жителей той долины, где ты блуждала в то время, Как еще первая жизни весна пред тобой улыбалась. Шаткого счастья измена любви и верности узы Не разрешает; напротив, она их прочнее связует. Только цветов я тебе не принес: в нашей долине Стоптаны все; но они расцветут еще лучше, коль Брама После бурь ниспошлет весны благодатной дыханье. Я принес тебе дар драгоценнейший нашей долины — Камень, которому в Индии равного нет красотою». Молча, полна удивленья, царица взглянула на старца; Он же, речь продолжая, сказал: «Тебе приносил я В дар цветы, когда на юном челе твоем радость Расцветала, ничем не смущенная; но испытанье Брама наслал на тебя; я вижу, что горе ланиты Бледностию твои овеяло; знал я, что будешь День своего рожденья ты провожать со слезами. Для прекрасных душ слезы — небесная влага, От которой они вполне расцветают. Так Брама Освящает своих любимцев. Вот почему я Ныне к тебе подхожу с благороднейшим даром природы». Так брамин говорил и, полный почтенья, поставил Черного дерева ящик к ногам Саконталы. Чудесно Светлый камень играл, отвсюду охваченный черным. Тут склонила царица чело и взглянула на ящик И на камень, своими лучами его наполнявший, И с ланит у нее покатились прозрачные слезы. Тихо брамин возвращался к своей одинокой долине, Медленно шел он, и грустью отрадною полон был старец. Всё, казалось ему, он видит слезу Саконталы.

3

Грустен скитался брамин в своей одинокой пустыне; Помнил царицы-страдалицы тяжкое он испытанье. Вдруг опять поднялась война ужасная. Мощный Истребитель с своей толпой необузданных полчищ Встал на западе, с тем, чтоб земли восточных пределов Опустошить. И того, о чем, наругаясь, задумал, Он достигнуть успел; но всё населенье стонало. Старец Браму день и ночь умолял за Викраму Правосудного и за Саконталу царицу, Сердцу любезную. Но тщетны были моленья, И военная буря неслася грозным потоком К самой долине брамина, и бич притеснителя всюду Жертв настигал. Тогда печальный брамин удалился В дикие горы и жил между скал, чуждаяся встретить Лик человеческий. Тяжкою скорбью исполнено было Сердце старца, и смерти желанной алкал он душою; Но желанье его не исполнилось. — Много он прожил Лет в своем одиночестве между скалами пустыни; Вдруг кругом раздались вдали веселые звуки Песен победы и мира под рокот трубы и кимвала. Тут главою к земле склонился старец в молитве, Встал, помазал главу и сказал: «Перед смертью я должен Правых победу и лик царицы кроткой увидеть». Тут наполнил брамин опять корзинку цветами Самыми лучшими в целой долине и сверху прикрыл их Пальмы и маслины тучной младыми побегами; тут же Ветвь положил благовонную нежно лепечущей мирты. Скоро потом он к престольному граду лицом обратился И в молчаньи пошел чрез толпы торжествующих граждан. Радостью лик засиял у старца, когда в воротах он Был дворцовых. Отверзши уста, слугам он придворным Стал говорить: «Ведите меня к царице, чтоб мог я Жертву свою ей принесть. Семь лет как не видел я мира». Слыша речи такие, слуги взглянули на старца, Смолкли и стали плакать. Брамин же спросил их: «Чего вы Плачете, и отчего изменились так ваши лица?» Слуги на это ему отвечали: «Иль ты не житель Здешнего мира, когда один ты не знаешь, что сталось?» И на могилу царицы они повели его: «Видишь, — Так говорили они, — в ней сердце не вынесло горя». Больше они ничего сказать не могли и рыдали. Тут у старца лик просиял и затеплилось око, Будто у юноши; к небу он поднял чело и воскликнул: «Разве не вижу я Брамы жилища, не вижу сиянья Вечного моря лучей, его окружающих блеском! И Саконтала пред ним на облаке раннего утра Смотрит на нас. Примиренной отчизны чистейшая жертва, Жрицею ныне она сияет небесного мира. Видишь ли ты, просветленная? Я, как и прежде бывало, Здесь пред тобою стою с моими земными цветами». Тут умолкнул старец, склонясь на цветы и могилу. Тихим повеяло ветром, и Брама принял его душу.

1847

Язык цветов

Мой пучок блестит росой, Как алмазами калиф мой; Я давно хочу с тобой Говорить пахучей рифмой. Каждый цвет уже намек, — Ты поймешь мои признанья; Может быть, что весь пучок Нам откроет путь свиданья.

1847

«Как идет к вам чепчик новый…»

Как идет к вам чепчик новый, Как идет большая шаль! Поздравляю вас с обновой, А мне все-таки вас жаль. Как идет к вам эта бледность, Эта скрытая печаль, Эта внутренняя бедность, — Мне вас жаль, да, мне вас жаль.

1847

«Многим богам в тишине я фимиам воскуряю…»

Многим богам в тишине я фимиам воскуряю, В помощь нередко с мольбой многих героев зову; Жертвуя музам, дриадам, нимфам речистым и даже Глупому фавну весной первенца стад берегу. Песня же первая — Вакху, мудрому сыну Семелы. Ты, Дионисий в венке, грозный владыка ума, Всех доступней моим мольбам и моим возлияньям: Ты за утраты мои полной мне чашей воздай! Где недоступная дева, моих помышлений царица? В мраморах Фидий своих равной не зрел никогда, Я же сходного с ней не знал созданья, — и что же? Тирсу покорный, и ей клялся пожертвовать я. Ждал я, безумный, забыться в дыму и в чаду приношений; Новый Калхас, уже меч дерзкой рукой заносил; Мать-природа вотще взывала, как мать Клитемнестра, — Миг еще, миг — и тебе всё бы принес я, Лией. Мне уже чудился плеск волн забвения в барку, — Только заступница дев деву чудесно спасла: Дивно светла, предо мной Ифигения к небу восходит, Я же коленом тугим в бок упираю козла.

1847

«Эти думы, эти грезы…»

Эти думы, эти грезы — Безначальное кольцо. И текут ручьями слезы На горячее лицо. Сердце хочет, сердце просит, Слезы льются в два ручья; Далеко меня уносит, А куда — не знаю я. Не могу унять стремленье, Я не в силах не желать: Эти грезы — наслажденье! Эти слезы — благодать!

1847