Полнолуние

Мечтал о кальке в подвале, стекловата в глазах, дыхание забито тусклой свободой. Эти советские подвалы, в метр ростом поглощённые землёй, бегали внутри меня с семи до пяти, и выстраивали мою лестницу сквозь комнаты с мёртвыми голубями, чтобы я ощутил прикосновение деревьев. Они живы, но скрыты фантиками своей толстой обёртки, обложкой естественности. Как полнолуние пронзают их раны внутрь древних возрастных невозвратных колец. Спасибо им за всё.

Невозможно, просто невообразимо.

Так резко и быстро бежать от собственной жизни. Стремясь постичь что-то мнимое, приподняв бутылку полусладкого вина и осознав, что под донышком ничего нет. После каждой ночной дымки отвратных сигарет, лезущих тебе в глаза и желудок не приходит ничего, кроме понимания бесполезности содеянного. Мы продолжаем делать это и дальше.

Я не знаю почему нельзя сбежать на необитаемый остров под звуки гиперпопа и ловить рыбу голыми руками. Отбросив предвзятое отношение обсуждать изящные пустяки в два часа ночи, вкушая пиксельные буквы как правду от близкого человека. Акцентировать внимание изначально на плюсах, а не на минусах. Жить, а не существовать. Делать самые тупые вещи во вселенной, ловить лягушек и целовать их, купаться в грязи, потому что так нужно, а не для собственной прихоти. Стоит перевернуть мир верх дном, опустошить старую бутылку вина, чтобы понять это. Но лучше не станет.

Грозные скалы молчат голосами душевнобольных, иногда распадаясь мелкой галькой, возобновляя морское дно своим присутствием. На небольшом горном массиве расположился белый психдиспансер в десяти километрах от ближайшего города. Иногда, в зависимости от погоды, здание имеет свойство изменять свой мнимый облик, период дождей вносит серые краски на бетонные стены. Теперь стоит углубиться внутрь, иссякнуть из пространства и стать этими бездушными каркасами, фундаментами и частично съехавшей крышей, чтобы разузнать всю подноготную этого места. Перестаём дышать, начинаем впитывать влагу недельного ливня, стекающего ручьём слёз с нашей шпаклевки. Санитары будут нам иногда помогать своим фасадным нержавеющим шпателем тайной информации, которую не знают жители.

Сирена издаёт короткий вой три раза с интервалом в несколько минут, началась жизнь этого юного муравейника. Медсёстры собираются в одном месте, бегло берут подносы и разносятся по отдельным туннелям нелепых муравьёв. На каждой плоской посудине написаны номера. Фамилии записаны где-то вдалеке, в кабинете главной матки, в толстом угрюмом и ненужном журнале. Номера облегчают жизнь, не стоит запоминать лишнюю информацию, которая усложняла бы автоматизированные процессы. Нотка автоматизма зашла в палату No4.

– Здравствуйте, господин Александр, я вам завтрак принесла. Всё как Вы любите.

– Я царь, царь я. Наполеона одолел, потом жил под именем Фёдора Кузьмича, как можно проявлять такое неуважение? Поднос на пол, и вы свободны, грубиянка.

Нотка автоматизма медленно, присматривая за душевнобольным, поставила поднос и потихоньку начала удаляться.

– Постойте, а Елизавета Алексеевна ничего не отправляла мне голубями? Ни вестей, ни страстей. Сомневаюсь, что она могла меня оставить одного в Зимнем дворце.

– Извините, нет вестей.

– Эх, ладненько, ступай, а я пирствовать буду.

Нотка автоматизма удалилась окончательно. Он остался один в своей камере, и начал что-то невнятно бурчать: “кх…кх. ну-с… смерти желают со стряпнёй…хотя картошка…ну хороша же, чертовка…бунта захотели…я им устрою…вилку бы…Лизонька растрепалась…сколько

можно…ещё и лошади за окном…а, это дождь…”

Механизм работает и не останавливается ни на минуту, палата No8 с жаждой еды визжала на санитарок. Дверь распахнулась и послышались нотки автоматизма:

– Здравствуйте, Машенька, как Вы?

– Таблеточки все на месте, таблеточек бы. Очень тяжело живётся, тревожно, таблеточек бы. А вы точно те принесли, или не те? Потому что горьковатые хотелось бы.

– Всё, как всегда, только горькие и принесли. А Вы чем заниматься будете? С четвёртой палаты привет передавали.

– А, царь-идиотюшка? Скажите, что он мне не по нраву, жутко едкий, жутко меткий. Книгу читать буду, вот надо таблеточки выпить, а то тревожно на душе без них.

– Я поднос Вам на полу оставлю, а Вы возьмёте, да?

– Угу, а у меня вопросик встал… За окном дождь, верно? Тревожно слишком из-за него. Сами чувствуете это напряжение?

Дверь замкнулась, дождь тревожил не только её одну. Все пациенты смогли обсудить погодные условия только во время совместной терапии, которую разбивают на две части – сорока пятиминутные сеансы. Своё слово взял доктор Шпицберг:

– Здравствуйте, рад вас всех видеть сегодня целыми и частично здоровыми. На улице дождь, если могли заметить. – толпа вся удивлённо оглянулась между собой. – так вот, выход на улицу, к глубочайшему сожалению, отменяется. Что думаете по этому поводу? Только одна просьба, по очереди высказывайте собственное мнение. Александр, давайте начнём с Вас.

– Я считаю это глубочайшая ересь, такая бездарная погода, будто чувствую себя полностью беспомощным. Мы бы могли поиграть в выхухоль с Лизонькой, подышать испарениями цветов, поесть лепестки сирени, наслаждаться травушкой нашей, а не разрушать наши с ней отношения.

– Вас услышали, а Вы что думаете, Машенька?

– Сидела сегодня, тревожность таблеточками утоляла, а потом призадумалась. Почему это он меня Лизонькой называет? Мы что, в психдиспанцере? Его же от людей подальше надо, в лечебницу царскую, чтобы таблеточки на подносе приносили дураку. На дождь мне плевать, как и на него тоже. Почему таблеток сегодня не хватало?

– А сколько было?

– Ну, девять беленьких, три зелёненьких.

– А должно быть?

– Три зелёненьких и девять беленьких.

– И?

– Вы что, с ума все сошли? В дурдоме живу, ей Богу. Вокруг только идиоты, сверкающие нигилизмом.

Дождь открыл версальские двери пустого дыма. Я получил приглашение и чувствую себя чужим, единственным человеком на Земле. Совиньон льётся по пирамиде пустых стаканов, каждая рука, взявшая их, иссохнет и превратится в труху. Обитель тонких и резвых голосов опустеет с последним глотком веселья. Мой бархатный костюм сидит идеально, изыскано взыская к себе расширенные зрачки публики. Затягивая ремень хваткой тяжелоатлета, каждый вдох ощущается одурманенным тяжестью движений лёгких. Диван напротив камина втянул меня в эту игру против совести и течения времени. Автоматическим движением я протягиваю кисть к шашлыку и в глазах всё начинает расплываться с оттенком травы. Глаза не могут лгать, лишь издавать отблески иллюзий. Ничего страшного не произошло, я остался на этом одиноком острове вместе с клещами в глубокой траве и тараканами в бездонной голове. Первые продолжают высасывать жизненную энергию вместе с горем, вторые – пополняют её запасы.

Конец ознакомительного фрагмента.