Половецкий след
Шрифт:
Береста в те времена была самым распространенным материалом для письма и вышла из широкого употребления лишь в середине XV века, в связи с распространением бумаги, которая именно тогда повсеместно становится дешёвой; чернильные берестяные рукописи известны и в более позднюю эпоху.
Даже сейчас, в начале двенадцатого века, писать на бересте все же считалось не очень-то престижным, да и для долгого хранения материал был непригоден, бересту использовали в основном для частной переписки и личных записей, все важные письма и официальные документы писались, как правило, на пергаменте, бересте
Однако с берестяными грамотами все было куда как доступнее даже для самых простых людей, а таковые тоже бывали грамотными, что и доказали находки грамот при раскопках древнего Новгорода. Просто все и быстро. Собрался письмецо написать – содрал или срезал ножом кусок гладкой бересты с ближайшей березы. Береста – сама по себе материал эластичный, но ежели есть время, так можно еще подержать ее в кипятке, да, по возможности, отделить с внешней стороны коры тончайшие слои, да обрезать лист аккуратненько со всех сторон, чтобы углы были аккуратные и прямые.
Впрочем, если времени нет, ничто не мешает писать и на необработанном грубом обрывке с ближайшей березы – как сейчас и сделал Миша, осенив себя крестом и поставив на грамоте крестик, так же, как осенял себя крестом перед каждым важным делом или дальней дорогой. Потому как писание считалось священнодействием. Писало же, железный стержень сантиметров двадцать длиной, заостренный с одной стороны и в форме лопаточки – с другой, сотник всегда носил на поясе в специальном кожаном чехле. Оно и для престижа не худо и в случае нужды – сойдет за оружие, да еще как!
Написанное на бересте послание само собой скрутилось в трубочку, осталось лишь его отправить с попутной оказией – «поймать» встречный обоз. Вообще, купцы еще должны были быть, ведь зима, реки – дороги, еще по болотам да ручейкам не раскисли зимники, чего бы не ехать, не торговать? Даже совсем уж бедноватым купчишкам, тем, кого позже назовут коробейниками или офенями, им как раз зимой-то и лучше, летом лодка нужна, гребцы, нынче же, по зиме – достаточно и саней-волокуш. Дешевле уж некуда: две жердины к лошади, а весь груз позади по снегу волочится… Да какой там у коробейников груз? Короб-сундучок с лентами, зеркальцами, браслетиками стеклянными и прочей бижутерией-галантереей – небогатым девкам на красу! Тем более – Масленица скоро, и отмечали ее пока что больше как языческий праздник, так что ленты цветные не только девам нужны, а и всем: священные деревья украсить, лошадям в гривы вплести…
И что с того, что цена на хитрый товар небольшая? Зато покупателей – море! А курочка по зернышку… или, лучше сказать, с миру по проволочке – голому кольчуга. Правда, одному плохо ездить – опасно, людишки лихие на дорогах шалят, да и скучно. Куда безопасней гуртом, ватагой. Так что должны быть обозы, должны!
– Смотреть всем в оба! – велев собираться в путь, громко объявил сотник. – Ежели кто заметит обоз – доложить немедля. Да, впрочем, мы и сами не разминемся – дорога-то покуда одна, по реке.
Ермил вдруг обернулся:
– Торговцы могут и к селам свернуть, лесом ехать.
– Вот я и говорю – поглядывайте!
Так и ехали. Полторы дюжины – восемнадцать человек – юных воинов, плюс сотник, плюс Добровоя с Ланой, всего двадцать один получился, если по-картежному – «очко». К счастью такое число или нет, Миша не задумывался. Должно быть – к счастью. Думал о половчанке: что теперь с этой девчонкой делать? Хорошо бы сбагрить куда-нибудь. А куда? Был бы циничным – продал бы первым же встретившимся купцам и не тужил, еще б и заработал – красивые юные рабыни стоили дорого. Тем более если еще чего-то умели… Эта – умела.
«Циник вы, сэр Майкл, все же! Что с девкой делать – думай, давай…»
Сидя в седле, Михайла задумчиво смотрел по сторонам, на заросшие лесом берега и изредка показывающиеся деревни. Погорынье заканчивалось – начинались чужие места… Хотя и Погорынье-то не совсем свое все же…
Может, сделать небольшой крюк да вернуть Лану прежней хозяйке – вдове Костомаре? Только не обидится ли вдовушка, примет ли назад свой подарок – юную красавицу-деву? Подарки возвращать нехорошо, неприлично… тем более – Костомаре… Да и время – пока туда-сюда, пока там – полсуток как с куста, быстрей не получится. А в пути каждый день дорог – весна на пятки наступает, распутицей грозит. Опоздать – обида для князя Мстислава. Да и своего сюзерена подставишь, Вячеслава Владимировича. Да и сам, и Ратное. Не-ет! Опоздать уж никак нельзя. Несмотря ни на какую распутицу. Ну, пока хорошо…
Что же касается половчанки… Так саму ее и спросить! А то привыкли тут ни черта о своей судьбе не думать, жить одним днем да на волю старшего полагаться – на большака, боярина или, там, князя… Чего б так не жить-то, без мозгов, без мыслей? Как коровы…
– Лана, подожди… Поговорим…
Девушка оглянулась и придержала коня.
– Хочешь спросить, господин, что со мной теперь делать? Можешь убить… или прогнать – то же самое…
Да уж, прогнать – то же, что и убить. Одна не выживет. И не потому, что женщина. В Средние века одиночки не выживали, разве что святые отшельники – как исключение, соизволением Божьим.
– Сама ты что думаешь?
– С тобой хочу, господин, – сверкнули зеленоватые очи. Гордо сверкнули, с вызовом… – Я все умею, ты знаешь. Готовить тоже могу. И… еще кое-что.
– Вот уж это – ни-ни! – сотник сурово сдвинул брови. – Не вздумай мне тут ребят расслаблять! Споры, дрязги пойдут – удавлю лично. Или прогоню. И слово мое в том крепкое.
– Я поняла, господин, – Лана улыбнулась, показав очаровательно кривоватые зубки. – Буду делать то, что ты скажешь. И не буду того, что не скажешь. Это же просто!
– Ну… кому как…
– Еще я знаю степь, – вспомнив, добавила половчанка. – Дешт-и-Кыпчак – моя родина. Я знаю всех ханов, все степные пути и все вежи… Я вам всем еще пригожусь!
«А вот это она верно сказала, сэр Майкл! Очень даже верно. Что ж…»
– Половецкая дева Лана пойдет с нами, – уже вечером, перед ночлегом, объявил сотник. – Да-да – в степь. Будет проводником, бродником. И чтоб вы знали – Лана давно уже верный мой человек.