Половецкий след
Шрифт:
Зрители засмеялись – уж больно нелепо выглядел Оглобля, терзавший ударами пустоту!
Михайле он почему-то напомнил боксера – «бой с тенью», есть такой боксерский прием. Впрочем, не только боксерский…
Между тем Войша осмелела и, упав на левое колено, выставила копье так, что зацепила соперника за ногу… Дернула! Оглобля не удержался на ногах, упал… Правда, тут же вскочил – вот что значит выучка. Прям ванька-встанька – оп! – и поднялся!
Рассвирепел, замахал копьем, что твоя мельница… Под эту-то «мельницу» девчонка и поднырнула, ударила тупым концом копья в пах… Отпрыгнула…
Неудачно!
А Иван вдруг засмеялся, запрокинув голову. Бросив копье, поклонился девчонке в пояс:
– Хорошо бьешься, дщерь! Как бы все такие бабы были, так бы и не женился никто.
– Но-но! – схватившись за меч, выскочил вперед Ермил.
Народ грохнул смехом. Михаил тут же прикрикнул на своих:
– А ну – цыц!
– Есть, господин сотник!
Оба – и Ермил, и Добровоя – вытянулись, встали по стойке смирно.
– Обидеть тебя, девица, не хотел, – Иван Оглобля виновато развел ручищами. – Уж извиняй, коли что не так. А вот это…
Ловко подобрав рогатину, он вдруг протянул ее Войше:
– Владей! От чистого сердца подарок. Девчонка замялась, потом улыбнулась в ответ, поклонилась, вытянула руки:
– Подарок приму с честию. Но и ты от меня прими… Ермиле, дай нож.
Без лишних слов смуглоликий отрок отстегнул от пояса нож в синих сафьяновых ножнах. Протянул подружке, а та уж – сопернику…
– Добрый нож! – вытащив клинок, заценил Иван. – Сам собою затачивается. Давно таких не видал.
– Нашей работы, из Ратного, – сотник не преминул похвалиться – рекламу сделать. – Тут вон и мастерской клеймо, и самого мастера.
– Ратное, – прочитал Оглобля – грамотным оказался, кто б подумать мог? – Тимофей-коваль.
– И у меня, у меня такой же! – вытаскивая ножик, совсем по-детски похвастал юный Изяслав. – Эвон, подписан даже на рукояти – «Зслв нж», дескать «Изяслава нож». А нож добрый, да!
За сим и расстались, воевода же Михайлу на обед пригласил, как и всех своих сотников. Не только обедали, напутствие выслушали… Сам князь Мстислав Владимирович не побрезговал, шатер боярина своего посетил, да и отпил, и откушал!
Михаила между прочим вспомнил:
– Повзрослел ты, сотник. Возмужал! Вижу, не зря мне за тебя обсказали…
Рекомендовали то есть. Еще б узнать – кто?
– А, княже, кто? – Михайла так и спросил – по-простецки…
Вот только ответа не получил – отвлекли князя вестями важными, такими, о которых он тут же и возвестил:
– Послание от царственного родича моего и пре-светлого брата Давыда Всеславича, князя Полоцкого… Азм ему еще раз писал – просил на половцев рать дати…
Голос князя звучал глухо и твердо. Долговязая, несколько ссутуленная, фигура его возвышалась в центре шатра, приковывая к себе все взоры. Светлые глаза пылали праведным гневом!
– Я так же, как и ваших князей, просил Давыда помочь… для всей Руси-матушки, для святого дела!
Мнози мне помогли, уважили… Да не меня – землю русскую! А что же Давыд? А то и прислал, что и допрежде…
Здесь князь зачитал дословно то, что было написано в послании полоцкого князя:
– Вот что пишет… Ты управляйся с Боняком Шелудяком; оба вы здравствуйте, а мы имеем дома что смотреть! А вы говорите – зачем снова на Полоцк идти? Да коли там князю веры нет? А? Что скажешь, верный мой Федор?
– А то скажу! Надо так надо, – воевода приосанился, глянул князю прямо в глаза. – С половцами покончим, возьмемся и за Полоцк! Так, люди?
– Так, так… – одобрительно загалдели все.
За это и выпили. За нашу победу. Именно так Мстислав и выразился, так и сказал.
Рано поутру рати выступили в поход. По хорошей, подсохшей уже дороге – торговому тракту на половецкий город Шарукань, некогда разрушенный во время такого вот похода, но уже снова отстроившийся, шумевший рынками и многоязыкой толпою. Еще бы – крупнейший в округе рынок рабов!
До Переяславля шли славно – и еды, и питья, и всего было вдоволь – земля-то своя. А уж потом, за каменной бабой, началась степь, и тут уж войско полагалось на свои обозы – там и питье, там и пища, там запасные кольчужицы, шлемы, щиты, копья… Много всего. Разведка же шла налегке… Насчет «языка» – сразу задание и получили. Сам воевода напутствовал – хмурый. Еще бы! Кто-то явно работал на врага – в войске или рядом, в обозе. Потравили часть лошадей – в сено подсыпали отраву или в овес…
Нужны были «языки», пленники, те, кто могли бы рассказать о том, где находятся половецкие воины, где кочуют их вежи – роды…
На эту тему – о половцах – сотник много и часто разговаривал с Ланой, очень многое для себя узнав. Многочисленные половецкие орды состояли из многих племен, а те – из родов – веж. Племена как-то себя именовали – Лана знала далеко не все, в основном только поднепровских и лукоморских – кочевавших в районе Черного моря. Среди них девчонка припоминала каких-то бурчевичей, читеевичей, ольбревичей и всяких таких прочих, судя по всему, именовавшихся так по имени правящих родов. Воинские отряды – курени, состоявшие из рядовых воинов, возглавляли особые военачальники, хан же – к примеру, Тугоркан или Шарукан – главенствовал над всеми в своей орде, исполняя и властные, и военные функции.
Кроме, так сказать, равноправных половцев, в кочевьях проживали так называемые «колодники» и «челядь». Имелись еще и «чаги» – женщины-служанки. Колодники – пленники, исполнявшие функции домашних рабов, находились на низшей ступени социальной лестницы.
Главы больших семейств-кошей, принадлежавших к куреням, назывались «кошевыми». Курени состояли из семей-аулов, или по-русски «кошей», а они в свою очередь состояли из представителей двух-трех поколений и прислуги (военнопленные, разорившиеся родственники и соплеменники). Богатые аулы по количественным параметрам могли не уступать куреням. В двенадцатом веке аул стал основной ячейкой половецкого общества. Аулы вовсе не были равны и могли находиться на разных ступенях иерархической лестницы, причем по самым разным причинам (богатство или принадлежность к родовой аристократии). Аулы объединялись в орды на съездах кошевых путем вручения главе («кошевому») наиболее сильной и влиятельной семьи власти над всеми остальными.