Польская литература ХХ века. 1890-1990

Хорев Виктор Александрович

Роман Сеяка некоторые критики относят к так называемой «горячей прозе» – произведениям, повествующим о событиях, связанных с общественно-политическим кризисом в Польше в начале 80-х гг., с введением в стране военного положения. Вряд ли это оправданно, так как при всем скептицизме Сеяка по отношению к польской действительности 1970-х гг. он не преследовал однозначных политических целей, что характерно для подавляющего большинства произведений 80-х гг. о современности.

Как уже было отмечено, ситуация в общественной и литературной жизни в стране резко изменилась в 1980 г. с возникновением «Солидарности» и обострением политической борьбы. Партийно-правительственное руководство Польши всеми способами пыталось сохранить ускользающую власть над обществом, шло на разные компромиссы. В частности, оно вынуждено было закрыть глаза на широкое распространение литературы «второго круга обращения».

«Был год 1980, народилась „Солидарность“ и прямо на улицах продавались

книги Гомбровича, Милоша, Херлинга-Грудзиньского, Солженицына, Оруэлла. Даже тот, кто не увлекался литературой и не интересовался специально политикой, должен был прийти к выводу о том, что знания, полученные в школе либо в вузе ПНР, нуждаются в пополнении», {187} – пишет о том времени критик Ян Томковский. Относительная свобода литературной жизни продолжалась недолго – всего шестнадцать месяцев, до введения военного положения в декабре 1981 г. Но эти месяцы, по верному замечанию того же Томковского, «сделали невозможной для власти дальнейшую идеологизацию общественной и художественной жизни. В 80-е годы компромисс между партией и художественными кругами был уже практически невозможен. Все стоящие писатели, актеры, журналисты оказались на противоположной стороне баррикады» {188} .

187

Tomkowski J. Dwadzie'scia lat z literatura. 1977–1996. Warszawa., 1998. S.43.

188

Tomkowski J. Dwadzie'scia lat z literatura. 1977–1996. Warszawa., 1998. S.44.

После введения военного положения деятельность подпольных издательств еще более активизировалась. Нелегально издавались не только многие произведения польских авторов, но и переводы художественных и публицистических текстов западноевропейской, американской, русской литературы. Русская литература в этих изданиях была представлена М. Булгаковым, И. Буниным, А. Ахматовой, О. Мандельштамом, Н. Мандельштам, В. Шаламовым. Практически впервые через «самиздат» польский читатель познакомился с творчеством А. Галича, Венедикта Ерофеева, В. Войновича, Э. Севелы. На «Архипелаг гулаг» Солженицына была даже проведена подписка. Неплохо была представлена чешская литература – рассказами Б. Грабала, драмами В. Гавела, романами М. Кундеры. Творчеству Кундеры была даже посвящена нелегальная научная конференция, материалы которой были изданы отдельной книгой в Лондоне.

На военное положение польская литература откликнулась десятками сотен стихотворений, песен, сатирических куплетов, а также репортажами с места событий, дневниками и записками интернированных литераторов, рассказами и повестями. Из прозаических произведений, получивших наибольшую известность, можно отметить рассказы М. Новаковского «Рапорт о военном положении» (две книги – 1982 и 1983 гг.), Януша Гловацкого «Мощь хиреет» (1981), Т. Конвицкого «Подземная река, подземные птицы» (1984), Я. М. Рымкевича «Польские разговоры летом 1983 г.» (издан в 1984 г. в Париже и в том же году в подпольном издательстве «Нова»), А. Щиперского «Из дневника военного положения» (1984), К. Орлося «Пустыня Гоби» (1982), Я. Андермана «Без дыхания. Конец света» (1983), Я. Бохеньского «Состояние после инфаркта» (1987), А. Мандальяна «Операция: Карфаген!» (1985), М. Нуровской «Другой жизни не будет» (1987) и ряд других. В них выразился эмоциональный протест против насилия власти над обществом, и они являются по сути дела документальными свидетельствами времени, не претендующими на более развернутую картину и художественный анализ общественной жизни. Соответственно не нужен был уже тот своеобразный литературный язык, который выработался в долгом противостоянии цензуре, своего рода шифр, прекрасно понимаемый читателями: широко распространенная ранее поэтика намека, иносказания, исторического костюма.

Для большинства этих произведений характерно отвержение официально признанных ценностей, отрицание коммунистической идеологии, своеобразное «негативное сознание». Польская критика назвала их проявлениями «антисоциалистического реализма», у которого много общего с его антагонистом – социалистическим реализмом, прежде всего тенденциозность и публицистичность как главное средство воздействия на читательские убеждения, однозначная интерпретация явлений, частое использование элементов поэтики памфлета в описании противоположной стороны конфликта. Меняется лишь адресат памфлета и краска. Ведь, как остроумно заметил А. Сандауэр, «лак может быть и красного, и черного цвета» {189} .

189

Sandauer A. Moje irytacje. Rozmowa z A. Sandauerem // Kultura. 1973, 18.03.

Помимо

общих черт в поэтике, социалистический и антисоциалистический реализм, по словам польского критика П. Чаплиньского, «объединяет еще одно: ни тот, ни другой не создали шедевров» {190} . В самом деле, прозаические произведения 80-х гг. «второго круга обращения» о современности – это политико-публицистические однодневки, в лучшем случае – публицистический вариант политического романа, оставшийся документом своего времени – времени напряженной политической борьбы. Обществу требовалась литература, укрепляющая патриотический дух, бескомпромиссно отвергающая любой диалог с властью, напоминающая о традициях польских национально-освободительных восстаний, жертвенности и героизме, не считающихся с возможностью поражения. И такую «духоподъемную» литературу оно получило.

190

Czapli'nski P. 'Slady przelomu. O prozie polskiej 1976–1996. Krak'ow, 1997. S. 36.

Схематизма и канонов вывернутого наизнанку социалистического реализма не избежали и известные, талантливые писатели. Изменившаяся общественно-политическая ситуация в стране заставила даже такого мастера, как Т. Конвицкий, отказаться от критики польского общества, от иронического и сатирического обличения «польских комплексов» (в романах 70-х гг.). Хотя в книге «Подземная река, подземные птицы» писатель вроде бы и компрометирует своего героя, литератора-графомана, в духе своей прежней издевки над национальными мифами (герой понапрасну скрывается от ареста и переносит разные страдания – его никто не преследует), военное положение рисуется им в соответствии с распространенной схемой, как очередная оккупация Польши, как очередное польское восстание:

«– Они хотят победить народ, но это не удастся. Они пытаются польский народ посредине Европы вновь загнать в тюрьму.

– Так было уже много раз.

– О чем вы говорите? – сверкнул очками советник.

– Восстания и поражения. Эйфория и депрессия…» {191} .

«Рапорт о военном положении» М. Новаковского – это калейдоскоп зарисовок из быта варшавян в дни военного положения: столкновения молодежи с полицией, задержания и обыски, разговоры в очередях, автобусах и трамваях, высказывания знакомых и незнакомых людей – таксистов, пенсионеров, студентов, служащих, деятелей подполья. Сценки из жизни складываются в целостную картину общества, объединенного духом сопротивления и готовности к борьбе, несмотря на отдельные проявления трусости и конформизма.

191

Czapli'nski P. 'Slady przelomu. O prozie polskiej 1976–1996. Krak'ow, 1997. S.29.

Новаковский проводит резкую разграничительную черту между «ними» и их милицией, палками, газами и водометами, а также танками – и остальным обществом. Военное положение для него – это «оккупация», «фашизм», а деятели «Солидарности» напоминают ему «революционеров на старых гравюрах и дагерротипах», «боевиков ППС», участников подпольного Сопротивления времен гитлеровской оккупации Польши. Их противник представлен отталкивающим образом: «меховая шапка, красная морда. Монгол». Часто используются такие определения, как «змея», «крыса», «гиена» и т. п. В этой связи П. Чаплиньский отметил еще одну общую для тенденциозной прозы соцреализма и публицистической прозы «второго круга обращения» черту: «Через тридцать лет в польской литературе встретились „чудовища“ „гады“ и „змеи“ из производственных романов со „змеями“ и „крысами“ прозы военного положения». {192}

192

Czapli'nski P. Op. cit. S. 48.

В книге А. Щиперского «Из дневника военного положения» записаны впечатления автора о пребывании в лагере для интернированных, а также его раздумья о польских судьбах. Я. Гловацкий (р. 1938, с 1981 г. в эмиграции в США, автор остроумных фельетонов и популярных юмористических рассказов – сборники «Новый танец ла-ба-да», 1970; «Охота на мух и другие рассказы», 1974; «My sweet Raskolnikow», 1977, и др.) опубликовал повесть «Мощь хиреет» (1981). В ней в сатирико-ироническом ключе – от имени наивного простачка-рабочего – изображены события августа 1980 г. на Гданьской верфи (начало широкой забастовочной волны). Будни лет военного положения в уже отмеченном патетическом духе противостояния «мы-они» описаны М. Нуровской (романы «Чехарда», 1983; «Другой жизни не будет», 1987), Богуславой Лятавец («Тьма», 1989), другими авторами.