Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30?60-х годов XIX века

Фалькович Светлана

1. Первые годы жизни поляков-эмигрантов на чужбине, их идейное и организационное размежевание в начале 1830-х годов: консервативная партия Адама Чарторыского, Польский национальный комитет и Польское демократическое общество

Польские эмигранты, оказавшиеся за границей, на первых порах чувствовали себя неуверенно и потому стремились держаться вместе. Те, кто жил в одной местности, старались сообща защищать земляческие интересы и для этого большей частью объединялись в общины – гмины, которые устанавливали связи с различными комитетами и организациями. Гмины существовали во многих городах Европы и, прежде всего, в городах Франции – в Нанси, Страсбурге, Бордо, По, Дижоне, Кольмаре, а также в Льеже, Брюсселе, Мюнхене, Базеле, Люцерне, Лондоне (Вестминстере), в Михайленах и других местностях. В Париже они были почти в каждом квартале.

Жизнь на чужбине вне привычной социальной и культурной среды для большей части эмигрантов была нелегкой как в материальном, так и морально-психологическом отношении. Вначале французское правительство выплачивало им скудное пособие, позже еще более скромную материальную поддержку начали оказывать английские и бельгийские власти. Некоторая помощь шла и от общественных благотворительных организаций, например, от Литературного общества друзей Польши в Англии, а также от собственных эмигрантских благотворительных сборов. Усилия частной благотворительности координировал Центральный польский комитет, созданный французами в 1831 г., в его состав входили также и поляки. Эмигранты старались выжить, зарабатывая себе на хлеб собственным трудом, они брались за любую работу: среди них были как врачи, юристы, переводчики, наборщики, так и печатники, плотники, штукатуры, каменщики и пр. О том, что они не чуждались «черной» работы, свидетельствовал Д. Мадзини: он писал матери из Лондона, что бывшие польские офицеры дробят камни на английских дорогах, работают на прокладке железнодорожных путей, но умирают с голоду¹⁵.

Определенная часть эмигрантов имела возможность получать средства от своих владений в Польше. Это были крупные помещики, представители аристократии, объединившиеся в эмиграции вокруг консервативной группировки Чарторыских, которая часто именуется в историографии «партией». На князя

Адама Чарторыского как на «начальника» (руководителя) восстания не распространялась

царская амнистия, но он, бежав еще до падения Варшавы из занятого царскими войсками Королевства Польского, укрылся в польских владениях Австрии. Он все еще рассчитывал урегулировать отношения с Петербургом при посредничестве западной дипломатии. Еще из Кельце и Кракова он разослал депеши для польских дипломатических агентов в странах Европы, надеясь на интервенцию западных держав в связи с нарушением международных прав Польши, закрепленных соглашениями Венского конгресса 1815 г. Из Лейпцига он писал в Париж К. Князевичу и Л. Плятеру, а также Ю.У. Немцевичу в Лондон, указывая, что в сложившейся ситуации можно только «воспользоваться доброй волей дворов в полной мере придерживаться венского трактата». «Пусть не думают, – подчеркивал он, – что польское дело кончилось, оно жило и будет жить», и в этой связи князь хотел выяснить возможность формирования польских легионов за границей. В качестве непосредственного участника Венского конгресса Чарторыский намеревался свидетельствовать о нарушении прав Польши, зафиксированных в венских соглашениях. При этом он утверждал, что польское восстание не стало нарушением этих соглашений, так как Польша не являлась стороной, их подписавшей; нарушили же их Россия, Австрия и Пруссия, подписавшие венский трактат. В материалах, подготовленных для западных держав – участниц Венского конгресса, Чарторыский подчеркивал: «Победа не признает прав, которые бы противоречили справедливости и международным трактатам». Российское правительство твердило, писал он, будто восстание организовала лишь часть населения Королевства Польского, так почему же оно обрушило кару на всю страну? А если на революцию поднялся весь народ, то его права нельзя оспаривать. «Польша встала на бой, – заявлял князь, – так как не соблюдалась конституция». Указывая на тот факт, что европейские державы вступились за Грецию и Бельгию, он подчеркивал, что права Польши исторически более обоснованы. Из всего этого делался вывод: вмешательство в дело Польши в интересах Европы. «Либеральная и европейская политика правительств, желающих основать всеобщий мир на свободе и справедливости, – писал Чарторыский, – не должна бросать этого дела и отдавать его сторонникам анархии, которые жадно захватывают в свои руки польский вопрос, чтобы использовать его для собственной выгоды, которые радуются жестокости русских и еще больше были бы рады равнодушию европейских держав […]. Поистине трудно сохранить промежуточную позицию между деспотизмом и анархией и бороться с деспотизмом и анархией одновременно. Эти два врага счастья Европы тем более опасны, что победа одного подготавливает будущую победу другого»¹⁶.

Эту позицию Чарторыского по его поручению представлял в Лондоне Немцевич, а вскоре и сам князь отправился туда через Францию, где встречался с Плятером и Князевичем. Еще в октябре 1831 г. он направил письмо Меттерниху, пытаясь добиться сохранения конституционного статуса Королевства Польского. Он вновь заверял, что польский вопрос «жив […] и будет жить, так как те же самые чувства, те же причины живут в сердцах несмотря на поражения […].

В каждом положении, – подчеркивал он, – мы достойны памяти и поддержки […], будущее нескончаемо, и никогда не исчезнет надежда для народа, пока он не перестанет быть народом». Находясь в Париже, князь уверял министра Себастиани, что если Запад «кинет» Польшу, то это «раньше или позже станет источником громаднейших несчастий для Европы». В Лондоне он также предупреждал правительственную верхушку, что «если позволить России разрастаться без меры, от этого пострадают все государства», и старался добиться принятия экономических санкций в отношении Российской империи. Чарторыский непосредственно пытался воздействовать на британское руководство, представив ему памятные записки «Цель и основания вмешательства в пользу Польши» и «О Венском конгрессе». Князь утверждал, что в Вене поляки не добились полной справедливости, так как конституцию и все провозглашенные там права они имели уже раньше в Речи Посполитой. Он подчеркивал, что Венский трактат нарушили все три разделившие Польшу державы, и резко критиковал Органический статут, которым Николай I заменил Конституцию Королевства Польского. Чарторыский добивался, чтобы западные державы, прежде всего Англия, потребовали от России восстановить статус Польского государства, провозглашенный на Венском конгрессе, и выступили его гарантами. «Не требуется ни войны, ни расходов, ни хлопот для министерства, – писал он, – а нужны только слова» в поддержку Польши. Попытки осуществить дипломатическую интервенцию он продолжил и после переезда в Париж в августе 1832 г. Министр иностранных дел Франции герцог де Брольи, которому Чарторыский подавал меморандумы, заверял его в симпатии к полякам, однако последствий эти заверения не имели, и сам князь Адам признавался в письме к В. Замойскому: «Мне уже очень тяжко быть всегдашним просителем и стучаться туда, откуда не отворяют». Тем не менее, он считал, что отступать нельзя, и постоянно старался реализовать все возможности, чтобы добиться помощи для дела Польши от правительств Франции и Англии. Так, когда в мае 1833 г. Россия поддержала Турцию в конфликте с Египтом, князь Адам, надеясь на реакцию европейских держав, обратился к Пальмерстону, но получил отказ. Князь стремился также привлечь к теме Польши внимание европейского общественного мнения, использовать голос западной прессы. Находясь в Англии, он установил связи с общественностью, с филантропическими организациями, способными оказать помощь бедствующим польским эмигрантам, наладил контакт с органами печати, публиковавшими материалы в поддержку Польши. После его отъезда из Лондона все связи перешли в руки В. Замойского, а затем Ю. У. Немцевича и И. Собаньского. Подобную работу соратники князя вели и во Франции. Впоследствии парижская резиденция Чарторыских Отель Ламбер, приобретенная в 1843 г., дала имя всему консервативному течению польской эмиграции и стала штабом аристократической партии, центром, который выступал посредником в отношениях поляков с правительственными организациями, занимался вопросами материальной помощи эмигрантам и облегчения доступа польской молодежи во французские учебные заведения. В Париже под председательством А. Чарторыского возникло Историческое общество, объединявшее от 180 до 260 членов. Позже при нем была создана библиотека в несколько тысяч томов. Наряду с Историческим обществом действовали и другие польские организации. В конце 1831–1832 гг. появились Общество Литвы и Руси (то есть украинских земель), Общество друзей прогресса, Научное общество польских эмигрантов и Общество научной помощи; в 1836 г. возникло Польское политехническое общество, а в 1841 – Промышленное общество. В 1834 г. княгиня Чарторыская основала Общество благотворительности польских дам, а десять лет спустя в Отеле Ламбер открылась школа для польских девиц, где дочерей эмигрантов обучали, готовя преимущественно к работе в качестве гувернанток. Тогда же был заложен Дом святого Казимежа для опеки над стариками и сиротами¹⁷.

Под эгидой Чарторыских действовало и находившееся в Лондоне Литературное общество друзей Польши, покровительствовал которому английский поэт Томас Кэмпбелл. Оно было создано в феврале 1832 г. стараниями Немцевича и немецкого адвоката А. Баха с целью сбора и распространения информации о Польше. Среди членов Общества (до 1848 г. их насчитывалось 100–200 чел.) были влиятельные англичане, а во главе стоял Т. Бомонт, обеспечивавший финансовую помощь. Подобные общества появились также в других центрах Англии – в Гулле, Глазго, Бирмингеме, Эдинбурге, Лидсе. Они имели свою прессу – «The Hull Polish Record» («Польские дела в Гулле»), «The Polish Exile» («Польский эмигрант»). В августе – декабре 1832 г. под редакцией Баха выходил и печатный орган Литературного общества друзей Польши – «Polonia or Monthly Reports of Polish affairs» («Полония или ежемесячные сообщения о польских делах»), где печатались материалы пропагандистского характера: статьи, написанные преимущественно сторонниками консервативного лагеря (Ю.У. Немцевичем, В. Замойским, В. Красиньским, Л. Воловским, Л. Плятером, М. Губе и др.), были направлены против нарушений Венского трактата, в защиту автономии Королевства Польского и статуса Кракова как «вольного города». Те же консервативные пропагандисты выступали на страницах неформального органа Литературного общества – организованного на средства Бомонта квартальника «The British and Foreign Review» («Обзор британских и заграничных дел»). Материалы печати, так же как и вся собранная информация, служили основой для выступлений и запросов депутатов британского парламента, для публичных дискуссий, которые организовывало Общество. И все это осуществлялось в тесном контакте с партией Чарторыского, которая делала ставку на поддержку европейских держав в отстаивании постановлений Венского конгресса, прежде всего учитывая обстановку революционного подъема в Европе в первой половине 1830-х годов и происходившие международные конфликты. В частности, внимание консерваторов привлек бельгийско-голландский конфликт, в котором польские эмигранты приняли активное участие: в 1832 г. в бельгийской армии служили 32 польских офицера, в том числе сторонники Чарторыского полковники Игнаций Крушевский и Феликс Прушиньский, подполковник Владислав Замойский, участвовавший в осаде Антверпена.

Князь Адам, считавший, что польский и бельгийский вопросы – «это одно и то же дело», в 1831–1834 гг. поддерживал постоянную связь с высшими чинами в бельгийском правительстве, в частности, с министром иностранных дел Бельгии графом Феликсом де Мероде¹⁸.

Что касается политики в отношении эмиграции, то аристократическая партия, опиравшаяся на латифундии Чарторыских в австрийской части Польши и их капиталы во Франции и Италии, стремилась осуществлять некий патронат над всеми эмигрантами, и, действительно, многие из них, пользуясь ее поддержкой, признавали верховенство Чарторыских и даже рассматривали князя Адама как вождя нации, а некоторые и как будущего короля независимой Польши. Хотя Чарторыские не выдвигали на первый план свои династические интересы, связанные с польским престолом, они не скрывали, что видят будущую Польшу в форме конституционной монархии, и не случайно в резиденции Чарторыских, по свидетельству современников, ощущалась атмосфера «почти монаршей важности»; ее салон производил впечатление «королевской резиденции», а высокое положение князя Адама подчеркивал факт брака его сына Владислава с дочерью испанской королевы Марии-Христины Марией Ампаро. Но в основе монархических взглядов Чарторыских лежало не столько личное стремление к королевской власти, сколько боязнь демократических тенденций в польском освободительном движении и в эмигрантской среде, а также уверенность в том, что форма конституционной монархии, опирающейся на имущественный ценз, является наилучшей гарантией сохранения привилегий господствующего класса от натиска «серой» массы. Консерваторы осознавали необходимость социальной реформы, но отодвигали решение этой проблемы до времени возрождения независимого Польского государства, провозглашая принцип: «сперва быть, а потом как быть». Вокруг такой программы, тесно связанной также с лозунгом католической Польши, они хотели объединить эмиграцию. Поскольку французские власти, опасаясь скопления революционно настроенных эмигрантов, старались разместить их в разных центрах Франции, деятели аристократической эмиграции занимались организацией там местных польских групп¹⁹.

Однако они встречали сопротивление сторонников течения, выступавшего оппонентом политики Чарторыского во время восстания. Это крыло польской эмиграции также стремилось помочь бывшим повстанцам и организовать их. Инициативу проявили «калишане» – умеренные шляхетские либералы: 6 ноября 1831 г. в Париже на собрании 26 эмигрантов был создан Временный комитет эмиграции под руководством Б. Немоёвского, в него вошли также Т. Моравский, К. Тымовский, Ф. Воловский и И. Лелевель. Но поскольку Немоёвский заявил Лафайету, что «поляки, ищущие убежища во Франции, не преследуют никаких политических целей» и даже не намерены отмечать приближавшуюся годовщину восстания 29 ноября 1830 г., такая позиция возмутила так называемых варшавских клубистов во главе с М. Мохнацким и Р. Солтыком, которые представляли «левое» течение в бывшем Патриотическом обществе. В обращении «К землякам, находящимся в Париже» Мохнаций высмеял «калишских мужей», которые «прибыли в Париж из несчастной Польши в крепком здравии и силе мужского возраста». Позже на страницах эмигрантской прессы он подчеркнул: «Мы являемся солдатами независимости нашей страны». Мохнацкий и его сторонники добились создания новой организации: 8 декабря 1831 г. на собрании 87 парижских эмигрантов Немоёвский подвергся острой критике со стороны М. Мохнацкого, А. Туровского, Я. Чиньского, Т. Кремповецкого и других; Временный комитет распустили и выбрали новую власть. В созданный 15 декабря 1831 г. Польский национальный комитет (ПНК) были избраны В. Зверковский, Л. Ходзько, Р. Солтык (его вскоре заменил Э. Рыщевский), Т. Кремповецкий, А. Туровский, А. Пшецишевский, А. Глушневич, К. Крайтсир. Секретарем Комитета стал В. Петкевич, кассиром – К. Э. Водзиньский. Председателем ПНК был избран Иоахим Лелевель, которого Мохнацкий, сам не прошедший в члены Комитета, назвал «размножителем и патроном революционных убеждений»²⁰.

Лелевелисты, представлявшие среднюю шляхту демократическо-республиканского толка и прогрессивную часть шляхетской и мещанской интеллигенции, исповедовали идеи шляхетской революционности и стремились повести массы на политическую революцию в союзе с другими народами под лозунгом «За нашу и вашу свободу!». Союз с народами они противопоставляли соглашению с правительствами западных держав. Лелевель видел цель в создании нового Польского государства, опирающегося на преобразованную социально-экономическую структуру: капиталистическая перестройка шляхетского и крестьянского хозяйства должна была свершиться путем парламентских реформ, без аграрной революции, с сохранением социальной и политической роли шляхты. Непосредственной задачей Польского национального комитета объявлялось наблюдение «за национальными интересами и судьбой изгнанных с родины поляков». Для достижения национальных целей Комитет намечал путь вооруженной борьбы, поэтому в воззвании к польским воинам 25 декабря 1831 г. он заявил об отказе бывших повстанцев от царской амнистии. Обращаясь к участникам восстания, авторы воззвания разъясняли им причины его гибели: вина возлагалась на повстанческое руководство, которое «вместо убежденности в собственных силах, вместо уверенности после стольких побед либо рассчитывало на чужое посредничество, либо хотело, вопреки воле народа, помирить вас с врагом». Утверждалась неизбежность новой борьбы и победы, ибо «нет родины там, где нет свободы», и «солнце не светит рабу». Воззвание должно было внушить эмигрантам оптимизм: подчеркивалось, что для них «всюду звучит […] голос почитания и восхищения, всюду перед поляками гостеприимно открываются двери, ибо их эмигрантство благородно». «Ив этой эмиграции мы выстоим, – утверждали авторы воззвания, – пусть это станет последним испытанием нашего мужества. Народ истребить нельзя, и мы не погибли! Не погибли наш язык, обычаи, религия; не погибла память о нашем величии, о польской власти над теми, кто ныне угнетает нашу родину». «И для нас еще засветит звезда свободы, – говорилось в заключение. – Недалеко возвращение мстительной судьбы». За поддержкой в борьбе против власти монархов лелевелисты обратились к народам. Резкий протест ПНК прозвучал против попыток партии консерваторов формировать из эмигрантов легионы на службе западных держав для защиты их династических и колониальных интересов в Португалии, Алжире, на Мадагаскаре. Подобные попытки предпринимали А. Чарторыский, Л. Плятер, генералы К. Князевич и Ю. Бем. Последний выступил с отповедью Польскому национальному комитету от имени военных, которые, по его словам, не желали общаться с теми, кто не сражался, а лишь привык фланировать по варшавским и парижским улицам и использует героизм народа и славу его оружия в личных интересах. Бем считал Комитет самозванным, так как он не был избран всем эмигрантским сообществом, и обвинял его руководителей в «якобинстве», которое вредит отношениям эмиграции с французскими властями. В результате между сторонниками Бема и Лелевеля вспыхивали ссоры, происходили дуэли²¹.

Французское правительство на самом деле тревожило «якобинство» лелевелистов, поскольку они были связаны с французскими масонами и карбонариями. Ян Непомуцен Яновский, Михал Ходзько, Каспер и Северин Дзевицкие, Людвик Круликовский, Михал Воллович, Артур Завиша, Рох Рупневский, Винцентый Матушевич, Константый Густович являлись членами масонской ложи Неделимой Троицы, которой руководил Ф. Буонарроти, а С. Ворцелль, Я. Чиньский, Ш. Пулаский, Р. Вещицкий, Т. Кремповецкий даже исполняли в ней важные функции. Лелевель поддерживал контакт с масонами через французов Сен-Жюльена и Лафайета, немцев Шумахера и Вольфрума, поляка Л. Ходзько. Большой популярностью пользовалось у польских эмигрантов находившееся под руководством масонского Верховного всеобщего шатра Общество бесплатного обучения народа, преобразованное в Свободное общество народного воспитания. Также через Ходзько, являвшегося членом упомянутого выше Франко-польского комитета, созданного для помощи полякам, осуществлялась связь его руководителя Лафайета с Польским национальным комитетом. Французы и поляки вращались в кругу общих проблем, в атмосфере дискуссионных встреч и собраний. В начале 1830-х годов польские эмигранты надеялись на быстрый рост революционных движений в Европе, рассчитывали на радикальную французскую оппозицию и, прежде всего, на ее конспиративную часть – карбонариев как на союзников, а те видели в поляках сильные военные кадры революции. Перед Западом раскрывался и сам облик польского народа: «Эмиграция, – писал А. Мицкевич в 1833 г. в журнале «Pielgrzym Polski» («Польский пилигрим»), – это огромное посольство, поставленное перед лицом народов Европы». Польских эмигрантов окружал героический ореол, и особое уважение французской общественности вызывала фигура Лелевеля, который заявлял о несгибаемой воле поляков бороться за свободу и независимость: «Каждая нация в своем существовании, – утверждал он в речи 29 ноября 1832 г., – развивает собственный характер, свои идеи и свои средства действия […] нации не умирают». Такие высказывания воспринимались как выражение духа самого польского народа, и не случайно Сент-Бёв отмечал: «Польша кажется нам столь же философичной, разумной, ученой, какой ее столь почтенно представляет Лелевель». Эту близость польскому духу, обусловленную историософскими взглядами и романтическим мессианизмом Лелевеля, отмечали впоследствии и его брюссельские друзья, называвшие его «польским Диогеном». В Париже Комитет Лелевеля стал центром демократическо-республиканской пропаганды, он направлял адреса и манифесты парламентам Франции, Англии, а также обращался к американскому народу, к итальянцам, венграм, немцам, евреям с призывом к союзу с поляками, которым в этом союзе предназначалась роль «оплота свободы». Во всех воззваниях ПН К к народам звучала главная мысль: «Слава и благоденствие народов, свобода и независимость людов соединяются ныне в общем интересе» [2] . Утверждалось, что народы убедились в необходимости восстановления Польского государства, и это стало целью «святого союза людов». В этот союз ПНК включал также русский народ и в декабре 1832 г. направил обращение к нему. Лелевель выступал на ежегодно проходивших в Париже, Бурже, а затем и в Брюсселе торжественных собраниях, посвященных памяти декабристов, где присутствовали не только поляки, но «вся семья эмигрантов из разных стран торжественно отдавала честь великой памяти мучеников свободы». Говоря о декабристах на собрании в январе 1834 г., Лелевель противопоставил «московскому деспотизму» роднящий русских и поляков славянский дух. Он восхищался русскими революционерами, высоко ценил русскую литературу, в частности, поэзию Пушкина²².

2

В терминологии польских революционеров XIX в. слово «народ» (nar'od) означало «народ-нация», а слово «люд» (lud) употреблялось для обозначения демократических слоев «народа» и в первую очередь – крестьянства.

Стремясь мобилизовать эмигрантские массы, взять под свое руководство все эмигрантское сообщество (Огул), Польский национальный комитет занялся организацией эмиграции на местах: создавались местные огулы, выбиравшие советы (рады) для решения общих дел. Французские власти их строго контролировали, стараясь ограничить передвижение поляков по стране. Отстаивая интересы эмигрантов, ПНК выступал с протестами против нарушения их прав, сокращения материальных выплат. Протесты Комитета поддерживала французская оппозиция во главе с Лафайетом, и это приводило к скандалам в Национальном собрании Франции. Испытывая трудности в связи со строгими мерами французских властей, демократическая эмиграция в то же время была вынуждена в борьбе за влияние в среде эмигрантов противостоять активным действиям партии Чарторыских, которая инспирировала нападки консервативных военных на Польский национальный комитет. Но были и серьезные внутренние проблемы, проистекавшие из неоднородности социального состава эмиграции, шедшей за ПНК. Кремповецкий и Туровский, возглавлявшие радикальное крыло в Комитете, выступали за более определенное формулирование социально-политического облика будущей Польши, и в результате в середине февраля 1832 г. была сделана попытка создать более радикальную организацию: возникло Общество друзей прогресса под руководством Я. Чиньского, куда вошли также Т. Кремповецкий, Я. Н. Яновский, А. Глушневич. Критикуя идеи и политику Лелевеля во время дискуссий, происходивших в отеле «Таран», ставшем местом постоянных встреч парижских эмигрантов, радикальные оппоненты обвиняли его в политических пристрастиях, в принятии единоличных решений. Правда, не все постоянные посетители этого политического клуба их поддерживали, звучали даже предложения об их исключении, поскольку своим радикализмом они не только компрометировали Комитет перед властями, но и отпугивали часть эмигрантов. Однако предложение капитана Скавроньского об исключении Кремповецкого и Туровского не прошло на собрании Огула, так как на их защиту выступили не только Чиньский, Плужаньский, Мейзнер, но и сам Лелевель, который ценил радикалов за активность. Он подчеркивал, что ПНК – «это треснувший горшок, который, тем не менее, заслуживает быть слепленным и оплетенным, потому что его ненавидят враги нашего дела». И все же раскол состоялся. Созданная в «Таране» депутация оппозиционеров подала рапорт с характеристикой деятельности Комитета, а затем изложила свои претензии на собрании 3 марта 1832 г.: Комитет упрекали за нерешительность, считали его недостойным представлять «святое национальное дело» во внешних сношениях. Достойными же оппозиция считала тех, кто не только ставил цель независимости Польши, но стремился также бороться за права народа – крестьян, которые увеличат и укрепят ряды борцов за европейский прогресс. Требовали признать лозунги уравнения крестьян и наделения их землей в собственность, а во внешней политике наладить тесные связи и заключить соглашение с немецкими, венгерскими, итальянскими революционерами, прогрессивными партиями Англии и США, а также с российскими евреями, Персией и Турцией, которым угрожает царизм. Кроме того, критики призывали ПНК более решительно защищать права эмигрантов перед французским правительством, и если французская парламентская оппозиция их в этом не поддержит, нужно обличить ее в глазах прогрессивной общественности²³.