Полуденный бес
Шрифт:
Брат мой! Самой судьбой тебе предначертано стать одним из этих людей. Ты еще не родился на свет Божий, еще не было твоих родителей и родителей твоих родителей. Но о твоей судьбе уже было написано в Сокровенной Книге. Да! Тебя еще не было физически, но твой замысел уже существовал!
Ты отправляешься в Россию. Берегись ее! Это – опасная страна! Ты связан с ней кровно. Но сохрани тебя Господь довериться своей крови! Не верь ей, брат! Ни когда она молчит, ни когда говорит. О-о, ты не знаешь, как она может говорить! Как мутится от этого рассудок и исчезает самоконтроль! Человек становится безумцем! Для такого случая – вот тебе совет. Возьми бритву или острый нож и полосни себя по руке.
И забудь на время слово «не хочу». Доверься, как ты доверял мне все эти годы. Разве я обманул тебя? Разве это не дает мне право на новый кредит доверия? Проценты с него изумят тебя, можешь быть уверен…
– Я верю тебе, отец… брат! Позволь называть тебя старшим братом!
– Это лучшее, что ты сказал сегодня.
– Когда мне отправляться в Россию?
– Скоро, мой мальчик… И да поможет тебе наш дальновидный Бог!
Голубиное гнездышко
Половинкин без труда нашел дом на Пятницкой улице, куда ему приказал явиться к двум часам незнакомый мужчина, позвонивший ранним утром в гостиницу «Россия».
Проснувшись в своем номере в одежде, на заправленной кровати, Джон плохо помнил, о чем он говорил в самолете с русским профессором. Но в память отчетливо врезались его слова: «Жду вас вечером в гости, Джонушка! Ведь вы хотите познакомиться с настоящими русскими людьми ?» Визитка профессора с обведенным на ней красным фломастером адресом лежала на полу возле кровати. Он поднял карточку и сунул в нагрудный карман… В это время раздался телефонный звонок.
Приказной тон звонившего не удивил Джона, потому что мужчина сразу произнес пароль: «Мы одиноки во вселенной, брат!» Провожая Половинкина в аэропорту, помощник руководителя церкви «Голуби Ноя» настоятельно советовал юноше слушаться всякого, кто назовет этот пароль. «Иначе вы просто пропадете в этой кошмарной России, друг мой!»
Но почему-то Россия, во всяком случае Москва, не испугала Половинкина. Приятно вымывшись в душе и съев в пустом гостиничном буфете аппетитно шкварчавшую глазунью на маленькой сковородке из нержавеющей стали, Джон с приятностью прогулялся вокруг храма Василия Блаженного, прошел по мосту через Москву-реку, нырнул в запущенное, но по-своему приятное Замоскворечье, важно посетил Третьяковскую галерею и в назначенное время быстро отыскал нужный дом на Пятницкой улице.
Возле подъезда, выкрашенного в желтый цвет, сидели три старушки и сердито что-то выговаривали небритому пригорюнившемуся мужичку в трико и майке-безрукавке, сидевшему рядом с ними на корточках.
Вдруг небритый вскочил и генеральским голосом крикнул старухам:
– Молчать! Смирно!!
– Кого ищем? – суетливо спросил он Джона. – Сектантов? Здесь они, пидоры! Четвертый этаж, квартира тридцать, налево, без номера, стучать в дверь, звонок не работает. С тебя пузырь, командир!
– Почему они пидоры?
– Как почему? – удивился мужик и подмигнул Джону. – Потому что пидорасты.
Джон полез в карман, но вспомнил, что у него кончились советские деньги.
– Врешь! – оскалился мужик. – Ты тоже сектант. Вы всегда при деньгах. А мне копейку зажал? У-у-у, с-су-учара!
Он уже не стоял, а приплясывал на месте, угрожающе глядя на Джона наигранно бешеными глазами. Его опухшее, изрытое оспой лицо вызывало отвращение.
– Уймись, Петрович! – вмешалась одна из старушек. – Какой тебе опохмел, ты пьяный вдрабадан. Ты свою Зойку в мага́зин посылал? Ну, то-то! Щас Зойка придет и нажретесь.
Джон пожал плечами и вошел в подъезд. В ноздри ударило закисшей мочой. На стене он увидел знакомое: “Fuck you” . Рядом была нарисована стрелка, указывающая наверх, с комментарием: «Там пидорасты». С тяжелым сердцем Половинкин нажал кнопку на четвертом этаже, подождал, вспомнил о неработающем звонке и с раздражением громко постучал в дверь. Дверь открыла крупная женщина с мужским лицом и темными волосами, собранными на затылке в большой шар. Она вышла на площадку и… обнюхала Половинкина.
– Новенький? На моление? Рановато пришел, – говорила она густым голосом, продолжая обнюхивать изумленного Джона. И вдруг заорала так, что юноша чуть не скатился по лестнице. – Пил?! Говори: пил?! Курил?!
– Вчера, – смущенно признался Джон. – Но я не курю…
– А ну, пш-шел вон! Неделю, слышишь, не-де-лю не смей приходить в храм, пока водка не выветрится!
– Что случилось, Марьванна? – послышался позади Джона бархатный голос. – Кого это вы опять отчитываете?
По лестнице поднимались двое мужчин. Оба высокие, с чистыми породистыми лицами. Но если во внешности одного чувствовалось барское превосходство и сдержанность от сознания силы, то второй ни секунды не стоял на месте, непрестанно двигался и пританцовывал, как мужичок во дворе. При этом сверлил Джона необыкновенно живыми, смеющимися глазами. Первый был коротко подстрижен, от него пахло дорогим одеколоном, перешибавшим кошачий запах подъезда. У второго были длинные пепельные волосы, схваченные на затылке резинкой.
– Пьяный пришел, – ворчала Марьванна.
– Я не пьяный! – возмутился Половинкин.
– Господин Половинкин? – спросил длинноволосый. – Рад вас видеть! Меня зовут Родион Родионович Вирский. А это Дмитрий Леонидович Палисадов, сердечный друг нашего братства и важная государственная персона!
– Будет тебе, Родион! – Палисадов самодовольно смеялся.
– Какой скромный! А кто сегодня собрал на митинг несколько тысяч человек? Думаешь, они на проповедь мою пришли? Они пришли на Па-ли-са-до-ва! Национального героя, который ведет дело о кремлевских деньгах. Сражается, так сказать, с коммунистической гидрой!
Палисадов со значением поджал сочные губы и посмотрел на Джона недоверчивым взглядом, как бы спрашивая: а не имеет ли он, случайно, отношения к коммунистической гидре?
– Милости просим в наше святилище! – Вирский широко улыбался, обнажая безупречно белые зубы. – А вы, Марьванна, соорудите-ка нам чайку! И непременно с вашими булочками!
Моя помощница, – продолжал он в кабинете. – Не обижайтесь на нее. Она много лет работала инструктором горкома партии. Атеистка была лю-ютейшая! Теперь уверовала в Бога, но с профессиональными навыками расстаться не может. Ее вся братия боится, и сам я перед ней порой трепещу. Так радеет о чистоте наших рядов, что и на меня иной раз посмотрит эдаким взором… «А достойны ли вы, товарищ Вирский, высокой, так сказать, задачи, поставленной перед вами партией…» То есть общиной, ха-ха!