Полуденный бес
Шрифт:
Гнездо Чикомасовых
– Вот тут это всё и было! – говорил Петр Иванович, глуша двигатель. – И ничегошеньки с тех пор не изменилось.
Дом, возле которого остановилась «нива», был построен молодым Беневоленским незадолго до революции. Он был невелик, но уютно спланирован и удачно расположился в тени столетних лип, освежавших своей прохладой еще строителей этого дома. Беневоленский строил его по особому плану, без расчета на многочисленное семейство: своих детей у них с женой не было. После прихожей была светлая гостиная с четырьмя окнами на юг
Женитьба Петра Чикомасова на помощнице Беневоленского Насте совпала с окончанием Петром духовной семинарии в Загорске. Известно, что накануне выпуска в назначенный день в Троице-Сергиевой лавре собираются девушки, повязав для этого случая особые платочки. Будущие батюшки уже знают, зачем девушки здесь. На этих смотринах поповских невест «случайно» оказалась Настенька, посланная Беневоленским поздравить выпускника и сопроводить в Малютов. Настенька не знала о смотринах, но платочек, по совету Беневоленского, надела именно такой, как следовало. И вот она стояла среди невест, озираясь и не понимая, почему на нее бросают многозначительные взгляды.
Заметив ее, Чикомасов улыбнулся:
– Ты что же, Настенька, жениха приехала себе искать?
– Нет, я за вами, Петр Иванович, приехала… – строго возразила она. – А замуж за вас я вовсе не собираюсь, хотя вы мне когда-то и предлагали.
– Да я же пошутил тогда, дурочка, – смутился Чикомасов, вспомнив некрасивую историю из своей комсомольской молодости, когда он в карты проиграл дружкам торжественную клятву жениться на ненормальной приживалке Беневоленского и не выполнил ее только потому, что, узнав о клятве, священник сурово его отчитал и пригрозил написать жалобу в обком.
Услыхав «дурочка», Настя горько-горько заплакала. Уж сколько она всего передумала об этой встрече! Сколько навоображала об их совместной поездке домой… И вот тебе – получи: «Дурочка»!
И только тогда Чикомасов понял, что всё, что случилось с ним прежде, весь тот духовный переворот, который он пережил той ночью в церкви, все те мытарства и страдания, что достались ему и от властей, и от родной матери, чуть не погубившей собственного сына, принудительно поместив его в психлечебницу, – всё это было не более чем расчесыванием своей гордости в сравнении с тем, что предстояло ему сделать здесь и теперь. Не из жалости сделать, а по сердечной любви… Через месяц они обвенчались. А вскоре умер старый священник, завещав молодым и свой дом, и свой приход…
Как только «нива» остановилась у калитки, из дома высыпала ватага детишек, человек пятнадцать, одетых однообразно, но опрятно.
– Мои! – с нежностью объявил Петр Иванович.
– Неужели всё ваши? – не удержался Половинкин.
Окруженные детьми, они вошли в дом. В прихожей их встретила невысокая, круглая, средних лет женщина с румяным нездоровым лицом и большими серыми глазами навыкате, смотревшими на Джона испуганно и настороженно. Это была хозяйка чикомасовского гнезда
– Вечно ты, Петруша, не ко времени являешься! – сварливо набросилась она на супруга, сухо поздоровавшись с Джоном. – Только детки сели ужинать! А ну, саранча, марш за стол!
Саранчу как ветром сдуло.
– Вот тебе и раз! – шутливо возмутился Чикомасов. – Вот тебе и горячий прием едва не погибшего в столице мужа.
– И как это ты, интересно, там погибал? – продолжала ворчать попадья. – Водочки, поди, снова перекушал.
– Настенька… – смущенно пробормотал Петр Иванович, незаметно головой указывая на Джона.
Она подозрительно осмотрела пыльные джинсы и кроссовки Половинкина.
– Кто такой? – бесцеремонно спросила попадья. – Опять студента привез? От него тоже водкой пахнет.
– Что ты, Настюшка! – взмолился Чикомасов. – Какой студент? Это Джон Половинкин, он из Америки приехал!
– Все равно, нечего на меня перегаром дышать!
Но уже через минуту она сменила гнев на милость:
– Проходите в светелку, молодой человек!
А у нас уже есть один гость, – предупредила она. – Тихон Иванович позавчера приехали.
– Радость какая! – воскликнул Чикомасов.
– И еще один гость, вернее – гостья! – хвастливо продолжала попадья. – И не к этому ли молодому человеку она прилетела?
– Прилетела? – спросил Чикомасов.
– Ну да! Лягушка-путешественница!
«Похоже, они оба сумасшедшие», – подумал Джон и робко вошел в зал. За длинным столом вместе с чикомасовскими детьми гордо восседала Ася Чагина.
– Ты что здесь делаешь?! – бросился к ней Половинкин, слишком заметно обнаруживая радость.
– Прифет, американес! – с набитым ртом, из которого сыпались хлебные крошки, сказала Ася. Она помахала ручкой перед лицом, как бы говоря: «Нельзя целоваться – не видишь, я ем!» Перед ней стояла миска алого густого борща, такого аппетитного, что у Джона слюнки потекли.
– Как ты сюда попала?!
Оказалось, что после прощания с Джоном Ася поехала домой, но мать, как и обещала, в квартиру ее не пустила. Она вернулась к Барскому, но не застала его дома. («А если бы застала?» – ревниво подумал Джон.) Тогда она отправилась по вокзалам искать поезд до Малютова – название она запомнила из общего разговора. На Курском вокзале села в электричку и зайцем доехала сюда. По пути контролеры хотели ее высадить, но она ловко прикинулась глухонемой.
– Как ты нашла дом? – все еще удивлялся Половинкин.
– Думаю, это было гораздо проще, чем найти поезд до Малютова, – засмеялся священник. – Долго же мы ехали, Джон… Эта моя вечная болтливость!
Девочка продолжала уплетать огнедышащий борщ, не забывая часто макать хлеб в общую миску с густейшей домашней сметаной. Вообще, вела себя очень непринужденно и отличалась от чикомасовской ребятни только своей вызывающе короткой майкой-топик и шортами с бахромой по краям, сделанными из обрезанных джинсов. На эту майку и шорты, как заметил Джон, взрослые чикомасовские девочки время от времени посматривали с потаенной завистью, а мальчики, что сидели поближе к Асе, косились со слишком подчеркнутым равнодушием.