Полудержавный властелин
Шрифт:
— Испоместили два года как, — поначалу настороженный, он понемногу отошел и отвечал охотно. — Восемь десятков четей, пахотной землицы половина, не добра, и не худа, так, в середке.
— Порядье заключил?
— А как же. Анфим с семьей, да Упадыш с семьей, с первого же года. Да только Анфим все одно осенью уйдет.
— Почему?
— Говорит, примучиваю сильно.
— Что, оброк высокий? Или барщины много?
— Какое там! Я частью сам пашу, с меньшим братом, тринадцать летов ему, еще не поверстан. А жалится… Я что в Серпухове на учении приказали, то и делать заставляю — каливку сеять да травы, зерно отбирать на сев, ил
— Так урожай же больше?
— Малость больше, да только не по старине. Мы ведь как? — он искоса глянул на меня, опасаясь, не рассержусь ли, но, видимо, решил, что нет и продолжил. — Коли над нами не стоять, все как привычно сделаем, а не как указано.
Это точно.
— А над тобой кто стоит?
— А никто. Только земля-то твоя, княже, и твоим именем объявили, что кто наказ не сполнит, тому путь чист.
— Значит, тяжело в поместных?
— Тяжело. И не в службе дело, — поспешил он объяснить, увидев, что я нахмурился, — служба что, месяц в объездах так месяц дома. А вот надо и хозяйство обиходить, и воинскую справу, и коней, и за мужиками доглядеть, и чтоб они не разбежались…
Я когда в прежней жизни в первый раз в Америке оказался, еще по учебному обмену, так в патриархальном штате Айова, где все хорошо, видел дивный плакат о безопасности дорожного движения. На нем бодрый американский вьюнош рулил машиной, прижимая к себе девицу, а поверху шла надпись: если ты ведешь и обнимаешь одновременно, то хреново делаешь и то, и другое. Вот и всплыло в голове, здесь та же картина.
Затока тем временем помолчал, опять глянул искоса и просительно добавил:
— Вот если бы за жалованье и корм служить…
— Эка хватил, — рассмеялся я, — где ж я столько денег найду? Землицы-то у меня куда больше, чем серебришка.
— Или держать поместье на пару с братом, как подрастет — пусть хозяйство ведет, да оброки сполняет, а я — службу.
— Так мало вас, а Ока большая, всю прикрыть от набегов много людей надо.
— Ну тогда хотя бы выход мужикам запретить…
Та-ак, здрасьте-подвиньтесь, начинается! Трех лет не прошло!
— Что думаешь, коли крестьянин земле крепок будет, легче станет? — я даже придержал повод. — Не надейся. Разве что порядья заключать не придется, а все прочее останется. Да и рубеж, бог даст, на полдень сдвигать будем.
— Ну-у, я тогда лучше в городовые казаки подамся. Служба та же, а с землей не возиться.
— Может, так и сделаем, не решил еще…
Я подозвал Басенка, возившего казну, взял у него пару серебряных монеток и протянул помещику:
— Держи, за честность. Запомню я тебя, Затока Ноздрев, сыщу тебе службу.
— Благодарствую, княже, — поклонился до гривы поместный.
Вместо того, чтобы посмотреть, как там со строительством засек поперек шляхов южнее Оки, из Серпухова пришлось мчаться в Москву — меня огорошили известием, что Исидор, с окончания Собора застрявший в польских и литовских землях, уже в Вязьме. Так-то его ждали не раньше третьей недели нового года, а он уже тут!
Ладно, проверят засеки и без меня, тем более, я дал наказ, чего и как. А вот встретить архипастыря надо во всеоружии…
Москва ожидаемо гудела — еще бы, три года блудный митрополит шарахался в латинских землях, оставив собственную епархию на попечение вечного местоблюстителя Ионы. Мало этого, пускаемые с моей руки слухи, что Исидор продался латинянам, подкреплялись
Исидор же не торопился, а подолгу останавливался в каждом городе, начиная с Кракова. Там он обаял королевское семейство — вдову Ягайлы Софью и их детей, избранного королем Польши Владислава и Казимира. Дипломат-то он отменный, вот и разрисовал, как процветут Польша и Литва при унии, как возлюбят Ягеллонов их православные подданные. Но вот за что ему надо сказать спасибо — не стал мирить «назначенного» Великим князем Литовским Казимира с действующим, с Михайлушкой Жигмонтовичем. Вернее, не самого Казимира (сколько ему лет, тринадцать, четырнадцать?) а ту партию, что провозгласила его князем. Вот тоже, гонор превыше всего — очевидный государственный интерес Польши срочно замириться с Литвой и восстанавливать позиции совместными усилиями, но нет. «Эй, литвин, ну-ка подь сюда! Дай-ка корону посмотреть… Ну-ка иди отсюда!» — вот примерно так. Ну и слава богу, чем больше там раздора, тем нам легче.
Затем Исидор объехал западные епархии — Перемышль, Львов, Галич, Белз, Холм, Брест, Волковыск, Троки и к середине лета добрался до Вильны, а оттуда двинулся на Смоленск и далее на Москву.
Въезд процессии из почти двухсот человек во главе с митрополитом это такое шоу, которое пропустить никак нельзя, и москвичи, как несколько лет назад на Шемяку, набежали всем городом.
Исидор не подвел — перед процессией несли латинский крест, что сразу же пресекло всенародную радость, народ, вопреки ожиданиям прибывшего, безмолвствовал. Более того, по мере приближения процессии замолкали и колокола церквей, стоило только звонарям разглядеть крест.
Да и широкополая шляпа красного цвета, с кистями добавляла градуса недружелюбности в общее молчание — моими трудами все уже знали, что такие носят латинские кардиналы. Да-да, кардиналы — Римский папа навесил Исидору почетное кардинальское звание и я использовал это в контрпропаганде по-полной. Тем более, что с ним приперлась куча примкнувших по дороге интересантов, не иначе, в надежде на теплые места в аппарате митрополита, на что я неустанно намекал клиру.
Нельзя сказать, что Исидор не встревожился таким приемом, но, надо полагать, уповал на свои способности к убеждению. В конце концов, что стоит ему, образованнейшему греку, которому, раскрыв рот, внимали император Палеолог, папа и лучшие богословы Европы, выдающемуся дипломату и теологу, за которым стоит мощь объединенной церкви, уболтать полудикого князька на дальних окраинах христианского мира?
Пока его свита суетясь и толкаясь, разгружала привезенное барахло и спорила, кому какую келью занимать, Исидор ждал моего визита в митрополичьи покои за пастырским благословением.
Но не дождался и пришел сам.
— Благодать Господня да буде над тобой, сыне, — с этими словами Исидор осенил меня крестным знамением и протянул руку для поцелуя…
Щаз. Вот все брошу и кинусь целовать. Я даже голову не наклонил, не то, чтобы подойти к руке (кстати, он когда ее мыл последний раз?), и повел глазами на зло насупившихся рынд и плотную группу бояр, тоже не горевших энтузиазмом.