Полуночная роза (Месть по-французски)
Шрифт:
Жизлен промолчала. Сделала правильный выбор? Она? При чем здесь выбор, если ее притащили силком в это проклятое место. Но она еще сумеет сделать выбор — никогда больше не будет она бессловесной жертвой.
Чтобы подготовиться к побегу, ей понадобилось два дня. Два дня терпеть новые посещения графа, два дня сносить изощренную жестокость, с которой он измывался над ее телом. Два дня выслушивать его лживые похвалы и восторженные вздохи. Два дня страдать от боли и унижения, считавшихся проявлениями любви.
Отпустив ее, граф сладострастно улыбнулся.
— Будь я проклят,
Он сел, чуть задыхаясь, к ней спиной, а она с отвращением смотрела на его гладкую белую дряблую кожу. Потом оглядела свое оскверненное тело, и ее решимость окрепла.
— Тебе ведь понравилось, правда? — не унимался он, беря свою одежду. — Ты пока еще немного сопротивляешься, но именно это мне всегда нравилось в проститутках. Я очень хорошо умею учить послушанию. Даже не вспомню, когда последний раз я был так доволен девкой.
Большая ваза была сделана из тяжелого, дешевого фаянса. Едва ли Жизлен удалось бы утихомирить его, если бы она воспользовалась изящным китайским фарфором из Сан Дут. Кошмарный звук, послышавшийся, когда она обрушила эту вазу на его голову, говорил о том, что она раскроила ему череп, и он беззвучно соскользнул на пол.
Жизлен не была уверена, что убила его. Выбравшись из постели, она оглядела его. Несмотря на чуть изумленное выражение лица, казалось, что он глубоко спит.
Жаль, она-то хотела его убить. Если бы у нее был нож, она бы с ним разделалась. Но сейчас ей оставалось только оставить на полу его обнаженное тело. Она задержалась лишь на секунду, чтобы выплеснуть ему на живот содержимое ночного горшка.
Ей нечего было надеть, кроме белоснежной ночной сорочки, которую граф с таким наслаждением недавно с нее содрал. Тогда, прихватив с собой его широченные штаны и рубашку, она залезла на подоконник. Она, которая смертельно боялась высоты, даже не заметила, что ей предстоит прыгать со второго этажа.
Упав, она подвернула ногу, но даже не вскрикнула. Не прошло и минуты, как, торопясь отыскать брата, Жизлен, прихрамывая, скрылась в темноте. В те недели, когда им с Шарлем-Луи пришлось проводить на улицах, они сторонились людей, опасаясь кому-то довериться. Единственным исключением был старьевщик, которого все называли Старым Скелетом. Он бродил по Парижу и таскал за собой тележку, покупая у одних и продавая другим ненужные вещи. Он был человеком без возраста. Говорили, что он принадлежит к гонимой расе иудеев и что его слезящиеся старческие глаза куда более зорки, чем глаза молодых. Он был добр к Шарлю-Луи, делился с ним куском хлеба, который не был лишним у него самого, предупреждал Жизлен, когда поблизости оказывалась толпа пьяных мародеров.
Жизлен в свою очередь приносила ему вещицы, которые, как ей казалось, он смог бы продать, ничего не прося взамен. Загадочная дружба установилась между ними. Если кто-то и знал, где Шарль-Луи, то только он один.
Ей удалось отыскать их лишь
Жизлен сознательно избегала пляс де ла Революсьон все то время, что они были в Париже. Каждый день она узнавала новые имена людей, которые были там обезглавлены. Она рыдала, когда умер король, а вслед за ним маленькая, глупая королева. Но в тот день она не могла туда не прийти. В тот день среди приговоренных к смерти оказались ее родители.
Она и сама не знала, что заставило ее приблизиться к этому пропитанному кровью месту. Возможно, родители предпочли бы встретить свою неминуемую смерть, думая, что она в безопасности, вдалеке от того кошмара, в который превратился Париж.
Но у нее не было выбора. Она просто должна была там находиться. Она не могла позволить им умереть в окружении свирепой черни, думая, что их некому даже оплакать.
Они не заметили ее, когда их везли в телеге под возгласы обезумевших от вида крови зевак. Они не заметили ее, поднимаясь на эшафот, и она была этому рада. У нее перехватило дыхание, когда опустился нож, но она не заплакала. Она разучилась плакать.
Она услышала крик, короткий, надрывный, внезапно оборвавшийся, и в заполнившей площадь толпе разглядела фигурку брата, вырывающегося из рук Старого Скелета.
Следующая жертва поднялась на эшафот, и никто не обратил внимания на этот крик. Ей не сразу удалось пробраться к ним, но, когда она обняла Шарля-Луи, он уже затих. С тех пор она ни разу не слышала, чтобы он произнес хоть слово.
Оба они, и она, и Старый Скелет, следили, чтобы мальчик был сыт и не мерз. Он ушел в себя, словно вновь вернувшись в младенчество, и с трудом сознавал даже насущные потребности организма. Жизлен ухитрилась выкроить несколько су, чтобы заплатить доктору, но тот только покачал головой, бессильный помочь ее брату. Испуг, сказал он, мог повлиять на мозг. Ребенку кажется, что он нашел безопасное место, где никто не причинит ему зла. И лишь Бог ведает, сбросит ли он с себя им же
Свитый кокон. Жизлен делала все, что было в ее силах, чтобы уберечь брата, — не отпускала от себя, пыталась хоть чем-то накормить, хотя это становилось все труднее и труднее, потому что приближалась зима. Однажды Старый Скелет явился к ней с предложением.
— Еды больше нет, — сказал он.
Жизлен горько усмехнулась.
— Что тут нового? Мы голодаем уже много дней.
— Были хоть крохи, которые ты скормила своему братцу. Сейчас уже ноябрь. Мальчик замерзнет на улице. Он часто забывает надеть пальто. Ему нужны башмаки, одеяло, нормальная пища. Как и тебе.
Жизлен притихла, начав догадываться о том, что он придумал. Она не рассказывала старику, где пробыла два дня в июле, но он был стар и мудр, как сама вечность, и не мог не понять.
Она стала злой и холодной в последние несколько месяцев. В сердце ее осталось место разве что для Шарля-Луи. Даже Старого Скелета она терпела с трудом. Но поскольку и ему были безразличны те, кто его окружал, они находили общий язык.
— Ты рассказываешь мне то, что я прекрасно знаю и без тебя. Что ты можешь мне посовето-вать? — спросила она спокойно.