Полуночный Прилив
Шрифт:
— Это лежит в сердцевине нерекского культа предков?
— Лежало, Серен Педак. Не забывай, их культура уничтожена.
— Культуры могут умирать, Халл Беддикт, но народы живут и несут в себе семя возрождения…
— Заблуждение, Серен Педак. Из этого семени может родиться лишь что-то кривое, слабое, насмешка на самое себя.
— Даже камни меняются. Ничто не может устоять…
— Кроме нас. Разве нет? О, мы толкуем о прогрессе, но реально желаем вечного повторения настоящего. Со всеми его бесконечными излишествами, ненасытными аппетитами. Всегда одни и те же правила. Одна
Серен Педак дернула плечом: — Мы обсуждали нереков. Благородная женщина из племени Хирот благословила их…
— Прежде, чем нам высказали хотя бы формальное приветствие.
Она вздернула брови. — Думаешь, это еще одно завуалированное оскорбление? Интрига самого Ханнана Мосага? Халл, похоже, тебя победило собственное воображение.
— Думай что хочешь.
Она отвернулась. — Пойду прогуляюсь.
Уруфь перехватила Майен на мосту. Произошедший разговор оказался коротким и лишенным напряжения, по крайней мере насколько Удинаас мог понять со своей позиции у Длинного Дома. Пернатая Ведьма следовала за хозяйкой и сейчас стояла в пяти шагах от эдурских женщин, следовательно, вполне могла слышать их слова. Уруфь и Майен пошли к дому. Эскорт рабов следовал за ними.
Услышав тихий смех, Удинаас застыл, скрючился на скамейке. — Тише, Тлен! — прошипел он.
— Есть королевства, дорогой раб, — прошелестел дух, — где воспоминания принимают форму забвения, делая из давно прошедших веков мир, ничуть не менее реальный, чем вот этот. Таким образом побеждается время. Отвергается смерть. Иногда, Удинаас Должник, эти миры приближаются. Очень близко.
— Прекрати, прошу. Мне не нужны твои дурацкие загадки….
— Ты видишь то, что вижу я? Сейчас? Могу ли я послать завесу Тени, чтобы она скользнула по твоим глазам и открыла незримые прошлые времена?
— Не сейчас…
— Поздно.
Перед очами раба развернулись слои, тонкие как паутина; казалось, селение ушло назад, замерцало и потеряло цвет под атакой теней. Удинаас с трудом сосредоточился. Поляна пропала, сменившись высоченными деревьями, подстилкой из смятых мхов, падающей стеной ливня. Море значительно приблизилось; серые волны яростно бились о скалистый, черный берег, пена взлетала к небу.
Удинаас отскочил от гневных волн — и они сразу померкли. Перед взором раба развернулась другая сцена. Море отошло к западному окоему, оставив ямы, канавы и рваные скалы. Холодный воздух вонял гнилью.
Мимо Удинааса скользнули фигуры в мехах (или собственных толстых шкурах?), взлохмаченные, пестро — коричневые и черные. Они были на удивление высокими, тела сложены непропорционально — широкие плечи и маленькие головы с выступающими челюстями. Одно существо имело на бедрах тростниковый пояс, к которому были прикреплены мертвые выдры, другие несли мотки свитых из водорослей веревок.
Все они молчали, однако Удинаас ощутил их страх. Они вдруг уставились в небо, в направлении севера.
Раб покосился и увидел причину их ужаса.
Гора черного камня, висевшая в воздухе над низкими, покрытыми битым льдом склонами. Она придвигалась, и Удинаас почувствовал исходящую от громадины невозможно злобную магию — как почуяли ее и эти высокие волосатые существа.
Еще миг — и они бросились в бегство. Пронеслись мимо — и сцена снова изменилась.
Неровная скальная поверхность, камни, стертые в порошок; клубы тумана. Показались две высокие фигуры. Между собой они тащили третью. Это существо было мертво или без сознания; бурые волосы свисали до земли. Удинаас вздрогнул, узнав одну из явившихся — сверкающие латы, подкованные сталью сапоги, железная маска под капюшоном. Менандора. Дочь Зари. Он попытался бежать — она не сможет не заметить его — но не сумел даже пошевелиться.
Он узнал и вторую женщину — в лесу около села хиротов стояли наполовину погрузившиеся в суглинок, устрашающего вида статуи. Пегая кожа, серая и черная, делала лицо похожим на боевую маску. Кираса из тусклого, заплатанного железа. Кольчужный воротник, кожаные наголенники, длинный плащ из кожи тюленя.
Пеструха, переменчивая сестрица. Сакуль Анкаду.
Теперь он понял, кого они тащат. Дочь Сумерек, Шелтата Лор. Самая почитаемая дочь Скабандари, Покровительница Тисте Эдур.
Женщины остановились, отпустив слабые руки третьей Дочери, и она упала на камни, словно мертвая. На Удинааса уставились две пары больших глаз, снабженных складкой эпиканта, как у Тисте Эдур.
Менандора заговорила первой. — Не ожидала увидеть тебя здесь.
Удинаас силился придумать ответ, когда рядом с ним раздался мужской голос: — Что вы сделали с ней?
Раб повернулся и увидел еще одного Тисте, стоявшего на расстоянии локтя от его скамейки. Выше женщин, в полностью покрытых эмалью доспехах, которые были изрублены, забрызганы кровью. Разбитый шлем висел у пояса. Кожа его была белой как кость. Засохшая кровь украсила левый висок подобием ветвистой молнии. Пламя уничтожило большую часть волос, кожа на темени стала красной, потрескавшейся и зловонной.
На спине висели два длинных меча, их рукояти высовывались из-за широких плеч.
— Только то, чего она заслужила, — ответила Менандора.
Вторая женщина оскалилась: — Добрый дяденька имеет планы на нашу прелестную кузину. Но пришел ли он, когда она вопила в отчаянии?
Покрытый следами битвы муж прошел мимо Удинааса. Его внимание было приковано к Шелтате. — Что за жуткое месиво. Я готов умыть руки. Я не при чем.
— Но ты не можешь, — с какой-то странной радостью ответила Менандора. — Мы все отравлены кровью матери.
При этих словах Сакуль Анкаду повернулась к сестре. — Ее дочери заслужили не только яд! Личности расщеплены, и нет равновесия. Погляди на нас! Злобные суки — визжащие головы Тиам, отрастающие вновь и вновь, поколение за поколением! — Она ткнула пальцем в Тисте. — А ты, Отец? Эта кошмарина вылетела на оперенных крыльях из иного мира, так широко расставив ноги, приглашая, и не ты ли первым встал в очередь? Чистый Оссерк, Первенец Света и Тьмы, такой изысканный! Но ты был там, слил свою кровь с кровью шлюхи — скажи, ты назвал ее сестрой перед тем, как поиметь?