Полунощница
Шрифт:
Меж двух сосен заметил невысокий крест каменный, основательный, пестрый от лишайника. Сколько раз мимо хромал – его не видел. От духоты крест в его глазах пошатнулся, расплылся, раздвоился. Васька с утра ничего не ел, но силы еще были. Прислушиваясь, сполз к окну сарая. Заглянул, оценил обстановку. Семен на полу, дышит. Егор по полкам рыскает. На Ёлку лезет Валентин, который все кепочку снимал при встрече, с тростью ковылял. Чья-то тень. Значит, еще один в углу. Достал ТТ, рукояткой пистолета стукнул в окно. Снял первого, кто открыл, – тощего.
Валентина убрал в затылок, и Ёлка, лежавшая
– Ранен? – крикнул в окно Васька.
Семен поднялся, уперся плечом в приклад, щелкнул предохранителем, качнувшись, выстрелил. Егор свалился, будто ему вожжой хлестнули под колени. Серую спину придавила к земле косая тень каменного креста. Васька держал эту спину на мушке, ждал, когда поднимется. Пуля у Семена вылетела абы как – притворяется, гад.
На остров упала тишина. На лиловом небе стояло белое солнце. Егор так и не пошевелился. Ну артист.
В сарае качались вверх тормашками банные дубовые веники, пахло соломой, дощатый пол был в желтых сахаринках полыни. На стене висели снасти, место, откуда уплыла лодка, уже затягивало ряской. На полу двое мертвых, на соломенной лежанке двое живых. В этом сарае Васька раньше не бывал. Знал, что тут свидания назначают, да что ему с того.
Васька поднял винтовку, оперся на нее, сел на лавку возле Семена. Ёлка, которую тот укутал в свою рубашку, оставшись в майке, тряслась и всхлипывала. Таращила глаза на Валентина. Из его головы под лежанку ползла кровавая змейка. Семен пытался ногой отпихнуть Валентина от нее подальше. Да куда там – мертвецы тяжелее живых, голова на толстой шее качнулась, как здоровая, глаз на них прищурила. Ёлка вскочила на ноги, осела на солому подальше.
– Они Цаплю убили, – Семен точно оправдывался. – За морфин.
Васька не знал, что сказать, и Егора надо проверить пойти, да все отдышаться не выходило. Отвоевал свое.
– Васька? Ранен?
В дверях воздвигся командир. Ваське почудилось, что он из Ладоги, из-под свай вырос, теперь по пояс в воде стоит, ноги рябью скрыты. Семен с Ёлкой тоже глаза выпучили, как на привидение. Никто не слышал, как командир подъехал на тележке.
– Этих зачем убрал?
– Командир, эти двое Суладзе убили, девушку вот, как бы сказать-то, допекали, – отрапортовал Васька.
Командир въехал внутрь. Ёлка вжалась в угол.
– Жених твой куда смотрел?
Командир не спрашивал, он обвинял.
– Чего он там, очухался, нажаловаться успел? – Васька достал самокрутку, раскурил, Семена шлепнул по руке, чтобы не тянулся.
– Убит он.
– Кто?! Егор? – Ёлка вскочила, сбросив на пол клочья халата, кинулась прочь из сарая.
Семен – за ней и через минуту вернулся назад.
– Напротив креста, во лбу пуля, я не понимаю, как это. Я в затылок целил.
– Срикошетило, что ли? – Васька развернулся к командиру.
– Стареешь.
– Да он же тебя на растерзание отдал дружкам своим, – кричал Семен в открытую дверь. – Стоял в пиджаке и ничего не сделал… Дура!
Семен рассказал про Цаплю и что расслышал про капусту-валюту, курьера. По всему выходило, бандиты они, новенькие эти. Валютчики и насильники. Жаль, Илья Ильич смылся, теперь не догнать. Да и с участковым еще толковать придется.
– Командир, как думаешь, нас с Семеном Петровичем теперь наградят? – Васька подмигнул Семену. – Вот так выстрел!
– Вряд ли.
Командир был мрачный. Когда Семен отправился к Ёлке, добавил:
– Значит, так, Семена тут не было.
– Понял.
– Дай-ка сюда пистолет.
Командир достал свой ТТ, подержал оба пистолета на ладони, пощелкал магазинами. Убрал один себе в кобуру, второй протянул Ваське.
– До завтра с ним не показывайся.
– Убийца! – кричала она в лицо Семену.
Егор лежал перед ними, перевернутый на спину, она расправляла ему руки и завернувшуюся левую ногу, отряхивала пиджак от сора, трясла за воротник. Голова Егора моталась, открывая кадык. На лбу вокруг раны запеклась кровь. «Разноглазый», – всплыли в памяти слова матери. Как давно это было. Ёлка представила его глаза, красивые, самоцветные. Смотришь и не можешь понять, как такое чудо возможно. Но он никогда больше на нее не взглянет.
Она села к Егору ближе, притянула его голову себе на колени. Гладила волосы, как делала раньше, их ночами. Тогда он улыбался, теперь лицо вытянулось от удивления. Семен все жужжал над ней, что Егор с ними заодно, что Цапля в крови лежит в своем кабинете.
– Пойди полюбуйся, если не веришь. Они бы всех положили, у него пистолет, ты же видела, в нерпу пальнул.
Пытался ее обнять.
– Это ты ему помешал, пусти меня! Егор понимал, что делает, он бы меня вытащил. Он за помощью побежал. Знать не знал этих! Он бы… Мы бы…
– Ты что, слепая? Он стоял над тобой, когда они… ну, это, и не заступился.
Она сидела на траве, между ног, стоило пошевелиться, жгло и щипало. Закрыла глаза, видела Егора, ласкового, сильного. Видела, как он навел пистолет на урода, а потом все путалось. Егор куда-то убегал…
Захрустела трава, подъехал Подосёнов. Пахнуло ментоловой горечью – пижмой, Ёлка ее всегда ненавидела. Он тоже заговорил с ней: коротко, как телеграмму отбивал. Сидя, она была с ним вровень, но смотрел Подосёнов вперед, мимо нее. Она не слушала. Высокие залысины, морщины, его посадка на этой тележке и ходьба горильими руками. Вот он, их главарь. Она слышала, как Егор что-то прокричал ей после того, как Семен пальнул из винтовки. Значит, не малой, а его отец убил.
Ёлка вскочила, посмотрела на рану посередине лба, на крест – тот был не выше Подосёнова, который, забрав все оружие, уже катил назад, к интернату. За крестом он, значит, и стоял, когда Егор побежал за помощью. На левой перекладине лишайник отвалился, на сером камне странная белая отметина.
Ёлка смотрела, как Семен с Васькой укладывают Егора на взятую из сарая тележку. Не встала помочь. Не обернулась, когда тележка тронулась со скрипом, а в ней лежал ее Егор, сложенный пополам, как письмо. Тележка скрипела, сминая клевер, заглушая визг разгулявшихся чаек. Вокруг гудели пчелы и солнце жарило, как на курорте.