Полуостров загадок
Шрифт:
Вцепившись в ослабевшие ремни, Илья стягивал мертвым узлом поклажу. Я всей Тяжестью наваливался на рулевое бревно, удерживая на стрежне наш треугольный плот, похожий на полураспущенный веер. Вокруг вздымались островерхие сопки. Анюй в этом месте стискивали каменные щеки, и взгорбившийся поток гнал плот с ошеломляющей быстротой. Сухие бревна почти не погружались в воду, и мы летели среди пенистых гребней точно на ковре самолете.
— Смотри! Девка машет… — невозмутимо сказал Илья.
Я обернулся. Рулевое бревно выскользнуло из рук. На голой вершине скалистого мыса замерла Геутваль. Тонкая и стройная в своих льняных брюках, резиновых сапожках и белой кофточке, она подняла над головой руки и взмахивала ладонями, точно птица крыльями. Черные волосы ее разметал ветер. Я схватил винчестер и выстрелил в воздух. Затем схватил штормовку и размахивал ею до тех пор, пока высокий лесистый мыс не заслонил девушку.
Замечу мимоходом, что облик Геутваль совершенно переменился. Мы с Костей сшили ей из синей байки отличный спортивный костюм. Костя скроил лыжные брючки, а я смастерил спортивную куртку. Нашлись у нас в снаряжении и маленькие резиновые сапожки. Геутваль стала совершенно неотразимой. Плутовка все понимала и носилась в своем костюмчике около стада с необыкновенной природной грацией.
Это была первая девушка Центральной Чукотки, сбросившая шкуры и облачившаяся в современный наряд Полдня мы мчались вниз по Анюю без всяких приключений. Полая вода доверху наполнила русло, скрывая мели и перекаты. Не застигла врасплох и быстрина в скалистом проходе. Землепроходец разрисовал на своей карте «щеки» и «прижимы», сдавливающие долину Анюя, и вязью написал: «Быстер матерая вода».
Колымчане до сих пор называют матерой водой глубокие, удобные для плавания места. Поэтому, не опасаясь порогов, мы вошли в быстрину и теперь неслись сломя голову у подножия каменной стены. С высоты скал наш плот, вероятно, казался спичечной коробкой, а люди, примостившиеся на нем, муравьишками.
Продовольствие, спальные мешки, путевое снаряжение Илья завернул в палатку и притянул арканами к бревнам.
Бесценные находки, добытые в хижине землепроходца, я сложил в рюкзак и надел его на себя. Золотой перстень с рубином красовался на моем исцарапанном пальце. Фрагменты грамоты и чертежную роспись Анюя спрятал в планшетку, накрепко зашил просмоленной бечевой и сунул за пазуху.
Илья восседал на вьюке, невозмутимо покуривая костяную трубку. Меня восхищало олимпийское спокойствие старого охотника. Коренные жители Севера не умеют плавать, и любая передряга в стремительном потоке Анюя могла обернуться для него трагически.
Приплясывая у рулевого бревна, я чувствовал себя заправским плотогоном. Впрочем, треугольный плот не особенно нуждался в управлении: он великолепно держался на воде.
Внезапно речная долина расширилась. Русло разветвлялось здесь на несколько проток. Желтоватые песчаные острова заросли краснокорыми ивняками. Клейкие листочки только что распустились, рощи как бы окутались зеленоватым облаком, источая душистый запах, нежный и горьковатый.
Теперь я внимательно рассматривал чертеж Анюя, Выполнили его добросовестно, и спустя три столетия этот труд приносил практическую пользу.
Мы приближались к крутому повороту Анюя — месту, которое на своей карте землепроходец обозначил черточками и рядом нарисовал крест. Вероятно, тут ждали нас основные неприятности. Известно, что в прошлом сибиряки у опасных порогов воздвигали рубленые кресты, вручая свою судьбу провидению. Часа через два плот должен был подойти к Крестовому перекату. Течение несло нас с большой скоростью.
Если верить карте, то впереди нас ожидали еще три переката: Шивер, Долгий перекат, Гремячий. Крестов возле них на карте не было. Видно, быстрины были полегче.
Дальше на чертеже красовались две неразборчивые надписи: у островерхой сопки, около круглого озера, в стороне от Анюя, и у виски — протоки, соединяющей озеро с Анюем, Прочесть их удалось с большим трудом.
«Серебряная гора» — значилось у нарисованной сопки. «Курья» — называлась виска. Только сейчас я понял всю важность этих надписей, Ведь в грамоте тоже упоминалась Серебряная гора, но мы с Костей вначале не обратили внимания на странное название.
Я вытащил планшетку и прочел загадочные строк»: «…а Серебряная гора около Чюн дона стоит, томарби руду отстреливают, а в дресьве серебро подбирают…
— Послушай, Илья, где река Чюн дон течет?
Эвен перестал сосать трубочку. В его глазах мелькнули знакомые смешливые искорки.
— Однако, с тобой верхом едем. Давно юкагир Анюй звали Чюн дон, поняла?
Вот в чем дело! Оказывается, мы плыли по реке, которая не раз упоминалась в челобитных землепроходцев, искавших неведомую Серебряную гору.
Эта загадочная история всегда манила исследователей. В архивах сохранилось несколько интереснейших челобитных. Землепроходцы, открывшие за несколько лет до Дежнева Индигирку и Алазею, сообщали, что на какой то реке, впадающей в море восточнее Колымы, есть гора с большими запасами серебра.
Сличая разные челобитные, историки пришли к выводу, что гора с самородным серебром, по видимому, находится в долине реки Баранихи, впадающей В Полярное море восточнее Колымы и верховьями сближающейся с Анюем. Геологи, изучавшие этот район, никакой Серебряной горы не обнаружили.
В двадцатых годах нашего века на Анадыре записал» рассказ чукчей о серебряной сопке у озера, где то за Главным водоразделом.
Я рассказал обо всем этом Илье и спросил, не знает ли он, где находится такая гора.
Старик молчал, о чем то раздумывая, и наконец ответил:
— Денежный сопка далеко кругом нету; есть, однако» Каменный яр, старики молодая была, белые камни стрелами отбивала…
Бросив рулевое бревно, я схватился за планшетку.
Неужели нам посчастливилось напасть на след легендарной сопки?
Эвен между тем преспокойно продолжал, что Каменный яр находится между Анюем и Омолоном у озера, соединяющегося с Анюем безымянной рекой. Все приметы сходились с картой землепроходца!