Полураспад
Шрифт:
– Да...
– Алексей почувствовал, что краснеет от радости. Все она помнит.
– Но при живых детях... на шею снохе? А у меня сейчас никаких денег нету.
– Но ты мог бы у наших академиков занять... Там старух хорошо лечат. А ты же вернешься?
– Конечно.
– Алексей вдруг заволновался.
– Конечно.
– Ему показалось, что в слово "вернешься" Галя вложила особенный смысл.
– Я обязательно...
Однако Галя, видимо, чтобы чуть охладить разговор, добавила:
– А я решила - в Москву, в докторантуру...
Они опять замолчали.
– Ты правда,
– А мы уже уходим?
– Она взяла в руки сумочку.
– Да что ты!
– испугался Алексей.
– Мы же еще...
– Не хочу. И ты не пей. Это бегство от действительности, как сказала бы твоя мать.
– Да. От живой советской действительности, от серьезных дел.
– Жалко ее, - сказала Галя.
– Я бы могла к себе взять... Моя-то умерла.
– Да?
– вырвалось у Алексея. Он действительно об этом не знал. Эгоист дерьмовый.
– Но у меня две девочки... надо их поднимать.
– Дочери?
– Нет, сестренки...
– Галя помолчала и вдруг жестко добавила: - Своих детей у меня не будет.
– По-почему?
– Алексею холодно стало от ее неожиданного признания.
– Потому что... немилый человек был. Да еще пил... убегал от действительности. Вот и развелись.
– Она снова взяла в руки сумочку и встала, собираясь уходить.
– А теперь уже не будет.
Безумно жалея Галю, он вышел вслед за ней в темную ноябрьскую ночь. Намеревался проводить, как прежде, но возле Старой крепости, на углу улиц Чернышевского и Лобачевского, она твердо сказала:
– Дальше сама!
– И чуть смягчила голос: - Позванивай. Или даже заходи в лабораторию. Мы же теперь над одной темой будем работать.
– Да, да, - закивал Алексей и подумал: "Если не уеду..." И тут же понял, что не уедет.
– И знай... я тебя не люблю.
– Маленькая фигурка одинокой женщины скрылась за углом, за старыми кирпичными домами. Почему она так сказала? Почему?!.
Явился он домой в час ночи, весь в снегу - долго еще бродил по городу. Ноги в ботинках закоченели.
Супруга выплыла в прихожую босиком, в ночной сорочке, обняла его, большая, горячая.
– Ты где так долго?
– Она не позевывала, как обычно, видимо, не спала, чувствовала, как зверь, чем он мучается. И уже в постели шепнула: - Ты знаешь, у нас будет еще один ребенок...
– Это как?..
– Ты забыл, как это бывает?
– У нас этого не должно было быть...
– У Алексея голова закружилась. Этого еще не хватало!
– Я тоже так думала, но, увы...
Утром за чаем, когда сын сидел в своей комнатке и старательно переписывал из одной, с кляксами, тетрадки в другую, новую, Бронислава, покосившись на пепельное лицо мужа, буркнула:
– Да пошутила, пошутила!
– И деловито добавила: - Да и некогда сейчас. Я тоже кандидатскую заканчиваю. Знаешь, в наших архивах есть такие материалы... Вот бы все это в компьютеры загнать... Дал бы мне какого-нибудь мальчика, а лучше умненькую девочку.
– Это можно, - ответил Алексей Александрович.
В самом деле, почему бы ее энергию не отвлечь на работу? Тем более что в лаборатории у него появилась новенькая, в биофизике ни бэ, ни мэ, из чистых
4
Веснушчатая, длинноногая Шура Попова с радостью согласилась работать у жены шефа и очень скоро в госархиве сделалась своим человеком. Придя с утра на основную работу, докладывала:
– Ваша жена такая умная... И там портрет ваш висит, рядом с портретами Ломоносова и Путина.
– Прекратите!
– Алексей Александрович хмурился.
– Займитесь делом, Александра Николаевна.
Старший лаборант Нехаев рядом хрюкает в кулак, ему смешно. Он ухаживает за Шурочкой с той поры, как она начала носить довольно легкомысленное платье с вырезом на груди, - словно прозрел, какая девица подрастает. Пока тянулась ненастная осень и батареи отопления были холодны, она пребывала в длинном свитере и джинсах - перемещалась по лаборатории как нечто бесформенное и мохнатое. А с ноября дали тепло, девушка подразделась, и Нехаев впечатлился.
Однажды, когда Шура особенно красочно рассказывала, какая мудрая и обаятельная Бронислава, как завивает волосы - по принципу китайской философии "янь-инь" - завиток туда, завиток сюда, Алексей Александрович довольно долго слушал и вдруг с горечью спросил:
– А вот если бы вы были моей женой... Вы бы меня любили?
– Я? Конечно!
– с придыханием ответила эта нескладная, но уже миловидная девушка в короткой юбке. Она порозовела.
– Я, может быть, и так вас уже люблю...
В гостях у БИОСников Алексей Александрович и Галина Игнатьевна если и встречались глазами, то вполне холодно, официально. Алексей Александрович так для себя и не понял: совсем они стали чужими или, наоборот, между ними что-то появилось соединяющее...
Тем временем в город окончательно пришла зима - снег больше не таял, грянул морозец. И сынок Митя, впервые выехав на лыжах, упал и вывихнул левую ногу.
Когда приятели приволокли его домой, он, бедненький, визжал, как заяц. Вызвали "Скорую помощь" - мощный сутулый врач дернул и вправил сустав. За несколько дней возле постели сына Алексей и Броня снова как бы сблизились. И поплакали, и поспали вместе, вечно зябнущий Алексей и жаркая женщина, разбросанная во все стороны, как белая Африка... И перестала она рыкать на вернувшуюся наконец от Светланы старуху, даже купила ей шерстяную кофту и умолила, буквально встав на колени, надеть ее:
– Мамочка! Я же от чистого сердца! Ну прости, если что было не так... прости!
И оттаявшая от неожиданной ласки мать Алексея, уронив слезинку, надела новую зеленую кофту... Снова мир, мир! И все же что-то надломилось в Алексее Александровиче, тоскливо ему и одиноко. Все время ждет нового удара судьбы. Может быть, на время для покоя все же развести женщин - в санаторий какой-нибудь матушку отправить?
Но стоило лишь заикнуться об этом, как мать наотрез отказалась:
– Сынок, нечего деньги переводить, я вполне здоровая.
– Наверное, подумала, что ее прочат в дом для престарелых. А уточнять, уговаривать сын не стал. Потому что и это не выход.