Полутораглазый стрелец
Шрифт:
Даже эта, наиболее неподатливая часть аудитории, оказалось, за час успела усвоить конспективный курс будетлянского хорошего тона.
Всем было весело. Нас встречали и провожали рукоплесканиями, невзирая на заявление Крученых, что он сладострастно жаждет быть освистанным. [360] Мы не обижались на эти аплодисменты, хотя и не обманывались насчет их истинного смысла.
Газеты, объявившие нас не «доителями изнуренных жаб», а доителями карманов одураченной нами публики, [361] усматривали в таком поведении зрительного зала тонкую месть и предрекали нам скорый конец.
360
По одним отчетам, слова «Мы жаждем сладострастия быть освистанными» были сказаны Крученых («Новая жизнь», Харбин, 1913, 29 октября). По другим — эти слова «бросил вызывающе» в зал в конце своего выступления Маяковский («Московская газета», 1913, 14 октября). Ср. в статье Маяковского «И нам мяса!», где он приводит слова Хлебникова из манифеста «Пощечина общественному вкусу»: «Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования». Ср. также в ст-нии Хлебникова «Признание», обращенном к Маяковскому: «Будем двое стоять у дерева молчания, Вымокнем в свисте» (СП, III, 293). Д. Бурлюк на «Втором диспуте о современном искусстве» 24 февраля 1913 г. заявил: «Свистящим я скажу, что мне, как и итальянцу Маринетти, свистки приятны» («Русские ведомости», 1913, 26 февраля). См. также гл. «Наслаждение быть освистанным» в кн.: Маринетти Ф. Т. Футуризм. М., 1914, с. 87–91.
361
По свидетельству Крученых, эту формулу Д. Бурлюка очень любил Хлебников и часто ее цитировал, особенно в применении к простакам-меценатам: «Они нас интересуют только в смысле доения изнуренных жаб» (Крученых А. Наш выход. — ГММ). См. также: Ренников
Нас не пугали эти пророчества: напротив, в наступавшем зимнем сезоне мы собирались развернуть нашу деятельность еще шире. Маяковский готовил свою трагедию. Матюшин писал оперу. Футуризм перебрасывался даже на театральный фронт. [362]
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зима тринадцатого года
В Киеве, куда я приехал сразу после вечера речетворцев, «цéнтрил» [363] Бейлис. Настроение осажденного города, которое впоследствии столько раз приходилось переживать киевлянам, невольно сообщилось и мне.
362
Летом 1913 г. «Гилея» совместно с «Союзом молодежи» решила организовать футуристический театр. В манифесте «Первого всероссийского съезда баячей будущего (поэтов-футуристов)» была выработана программа: «… 5) Устремиться на оплот художественной чахлости — на русский театр и решительно преобразовать его. Художественным, Коршевским, Александрийским, Большим и Малым нет места в сегодня, — с этой целью учреждается Новый театр — «Будетлянин». 6) И в нем будет устроено несколько представлений (Москва и Петроград). Будут поставлены дейма: Крученых «Победа над Солнцем» (опера), Маяковского «Железная дорога», Хлебникова «Рождественская сказка» и др. Постановкой руководят сами речетворцы, художники: К. Малевич, Д. Бурлюк и музыкант М. Матюшин» («За 7 дней», Спб., 1913, № 28, с. 605–606; «Железная дорога» — трагедия «Владимир Маяковский»; «Рождественская сказка» — пьеса «Снежимочка», 1908).
363
«Центрил» — неологизм из ст-ния И. Северянина «Поэза вне абонемента» (сб. «Громокипящий кубок»).
Мое двухнедельное пребывание в Киеве совпало с концом процесса, и я помню нарастание страстей, разделивших население на два враждебных, но количественно далеко не равных лагеря. Небольшой кучке громил, ожидавших только сигнала из участка, чтобы, засучив рукава, приняться за дело, противостоял почти весь город, и это соотношение сил довольно точно выражало собою общественное мнение всей страны.
Не такими кустарными способами надлежало, по мнению Шульгиных, бороться с явлением, которое они, сознательно искажая понятие, называли еврейским засильем. [364] Очередное кровопускание в виде погрома представлялось им жалким паллиативом. Наиболее проницательные из них, отбросив в сторону, как ненужные побрякушки, отслужившие свой срок жидоморские выкрики, уже смыкались плечом к плечу с октябристами и кадетами.
364
В. В. Шульгин неоднократно выступал в Государственной думе против смягчений в так называемом «еврейском законодательстве» и против расширения черты оседлости. Здесь речь идет о выступлениях Шульгина в печати во время процесса Бейлиса, см., например, его редакционную статью «Антисемитизм» (без подписи) — «Киевлянин», 1913, 15 октября. См. также гл. 5, 31.
Порою они оказывались даже энергичнее своих будущих союзников слева; в частности, в бейлисовском процессе Шульгин проявлял больше инициативы и решительности, чем, например, Маклаков, уделявший слишком много времени своим успехам у дам, над чем открыто подтрунивали в кулуарах его товарищи по защите — Грузенберг и Карабчевский. [365]
С футуризмом киевское дело, разумеется, не имело ничего общего. Однако и сюда, в этот совершенно чуждый план, точно зайчики, пускаемые из-за угла притаившимся шалуном, время от времени проскальзывали упоминания о течении, имя которого было у всех на устах. Сопоставляя показания Красовского (сыщика, разоблачившего Веру Чебыряк) с данными обвинительного акта, Шульгин замечал, что они относятся друг к другу как произведение искусного художника к мазне футуриста. [366] А в Петербурге полиция перед вечером в Тенишевке изучала хлебниковское «Бобэоби», заподозрив в нем анаграмму Бейлиса, [367] и, в конце концов, совсем запретила наше выступление на лекции Чуковского, опасаясь, что футуристы хотят устроить юдофильскую демонстрацию. [368]
365
О Маклакове В. А. и Грузенберге О. О. — см. гл. 2, 14. Карабчевский Н. П. (1851–1925) — присяжный поверенный, защитник Бейлиса, беллетрист и публицист, автор сб. ст-ний и прозы «Приподнятая завеса» (Спб., 1905).
366
См.: В. (Шульгин В. В.) Судьи Красовского. — «Киевлянин», 1913, 12 октября. Красовский Н. А. — пристав полиции, руководивший розысками в первые месяцы расследования и считавший, что убийство А. Ющинского — обыкновенное убийство из мести.
367
Ст-ние Хлебникова «Бобэоби пелись губы…», в котором полиция заподозрила, по-видимому, созвучие несколько раз повторенного в тексте слова «пелись» с фамилией Бейлис, было написано задолго до процесса — в 1908–1909 гг. и напечатано в ПОВ. Meжду тем о несохранившемся, вероятно, ст-нии Хлебникова, связанном с происходившими событиями, свидетельствует его дневниковая запись 1913 г. (см. СП, V, 327; ср. также ПК 1983, с. 217).
368
Петербургский градоначальник запретил выступление футуристов на лекции К. И. Чуковского о футуризме 13 октября 1913 г. в зале Тенишевского училища. См. связанный с этим эпизодом стихотворный фельетон, пародирующий текст Хлебникова «Бобэоби…»: Хафиз. Пиковое положение. — «Раннее утро», 1913, 17 октября. По поводу этого запрета на другой лекции Чуковского, состоявшейся там же 5 ноября, А. Крученых прочел стихотворную пародию на критика (см. «День», 1913, 8 ноября).
Футуризм сделался бесспорным «гвоздем» сезона. Бурлюк, измерявший славу количеством газетных вырезок, мог быть вполне доволен: бюро, в котором он был абонирован, присылало ему ежедневно десятки рецензий, статеек, фельетонов, заметок, пестревших нашими фамилиями. В подавляющем большинстве это были площадная брань, обывательское брюзжание, дешевое зубоскальство малограмотных строкогонов, нашедших в модной теме неисчерпаемый источник доходов. Мы стали хлебом насущным для окололитературного сброда, паразитировавшего на нашем движении, промышлявшего ходким товаром наших имен.
Вместо полемики с людьми, которых мы не удостаивали чести объявить нашими противниками, Бурлюку пришла в голову остроумная мысль собрать все самое гнусное, что писали о нас несчетные будетляноеды, и воспроизвести это без всяких комментариев: «Позорный столб российской критики» должен был распасться сам в результате взаимного отталкивания составляющих его частей.
Эту неблагодарную работу я проделал в Киеве. Но вместо того чтобы выпустить «Столб» отдельной брошюрой, Бурлюк напечатал его в «Первом журнале русских футуристов», [369] вышедшем только через полгода, когда документ потерял уже значительную долю своей остроты. Время шло так быстро, что даже мы не всегда поспевали за ним.
369
Составленный Лившицем и отредактированный Д. Бурлюком «Позорный столб российской критики (Материал для истории русских литературных нравов)» был включен в ПЖРФ (с. 104–131), вышедший в марте 1914 г. Название этой подборки восходит к названию первой части доклада Д. Бурлюка «Пушкин и Хлебников» (см. афишу — ПС-I, с. 181 и гл. 2, 26). Возможно, «Позорный столб…» был задуман по типу раздела пародий и полемики с прессой «Пчелы и осы „Аполлона“» в журн. «Аполлон» (1909–1910 гг.).
Октябрь и ноябрь тринадцатого года отмечены в будетлянском календаре целой серией выступлений, среди которых не последнее место занимали лекции Корнея Чуковского о футуризме, прочитанные им в Петербурге и в Москве. [370] Это была вода на нашу мельницу. [371] Приличия ради мы валили Чуковского в общую кучу бесновавшихся вокруг нас Измайловых, Львовых-Рогачевских, Неведомских, Осоргиных, Накатовых, Адамовых, Философовых, Берендеевых [372] и пр., пригвождали к позорному столбу, обзывали и паяцем, и копрофагом, [373] и еще бог весть как, но все это было не очень серьезно, не более серьезно, чем его собственное отношение к футуризму.
370
К. И. Чуковский выступал в октябре-ноябре 1913 г. в Петербурге и Москве с лекцией о футуризме «Искусство грядущего дня (русские поэты-футуристы)». Впоследствии он издал ее в расширенном варианте в альманахе «Шиповник» (кн. 22, 1914), см. также его кн. «Футуристы» (Пг., 1922) и КЧ, с. 202–259. См. также письмо Л. С. Ильяшенко к И. В. Джонсону от 7 октября 1913 г.: «Была недавно на лекции Чуковского о футуристах и даже Крученых и Игорь Северянин читали свои стихи. Лекция была замечательно интересная» (ЦГАЛИ).
371
О запрограммированных совместных выступлениях свидетельствует письмо Крученых к Чуковскому от октября-ноября 1913 г.: «При следующих Ваших лекциях (в Спб., Москве и др.) нелишним было бы мое выступление в конце их (но, конечно, заблаговременно заявленное полиции — думаю, что на 2-й Вашей лекции в Спб. потому и не разрешили читать эгофутуристам, что они в программе не значились (?!) <…> Я рад, что выступлением 5 октября мог разрушить создавшееся впечатление о моей глупости и неблагодарности — объяснение же им такое: во 1-х, я поэт (или должен быть им), а во 2-х, очень уж меня «обидели» Ваши слова о Пушкине… и я действовал бессознательно. <…> Вас же интересует мое мнение о В[ашей] лекции (очень однобокой?). Могу только сказать: все же она талантлива (в печати, разумеется, об этом умолчу, а постараюсь сказать погромче)» (ГБЛ).
372
Измайлов А. А. (1873–1921) — критик, пародист, один из постоянных противников футуристов, автор многочисленных фельетонов о них. Ср. у Маяковского: «Ужасно боюсь Пасхи: похристосуешься, — а вдруг — Измайлов?!» (ПСС, XIII, 191). Львов-Рогачевский В. — псевдоним В. Л. Рогачевского (1873–1930), критика и литературоведа. Неведомский М. (Миклашевский М. П., 1866–1943) — критик, публицист, сотрудник «Мира божьего», «Современного мира» и др. (см., например, его статью «Пустяки или не пустяки? (О «бурлючествующих» детях и об их родителях)» — «День», 1913, 25 июня). Осоргин М. А. (Ильин М. А., 1878–1942) — писатель, с 1906 г. жил в эмиграции, печатал корреспонденции в русской прессе, в частности, о Ф. Т. Маринетти и футуризме. Накатов И. (Василевский И. М., 1882–1938) — публицист и беллетрист. Адамов Е. (Френкель Е. А., 1881—?) — журналист, впоследствии ученый-востоковед. Философов Д. В. (1872–1940) — публицист, критик, близкий к символистским кругам. Берендеев — этим псевдонимом подписана статья о футуризме «Забавники» («Новое время», 1912, 30 декабря). Выдержки из статей указанных авторов были собраны в ПЖРФ (с. 104–131). См. также полемические статьи В. Шершеневича «Утопия» (под псевдонимом «Георгий Гаер») и «В защиту одного лягания», Egyx'a (Едух?) «Несколько слов г-ну Осоргину» и Н. Бурлюка «Открытое письмо гг. Луначарскому, Философову, Неведомскому» — ПЖРФ, с. 92—101.
373
Эти характеристики Чуковского восходят к полемической заметке Лившица «Дубина на голове русской критики. Копролитический монумент» (ПЖРФ, с. 102–103), которую, возможно, отредактировал Д. Бурлюк (в неизданных мемуарах он даже приписал себе ее авторство — ГПБ). В заглавии заметки использована издевательская формула Д. Философова о роли Чуковского как «ассенизатора» литературы (см. гл. 6, 14). Ср. также фельетон В. Шершеневича «Футуропитающиеся», направленный против Чуковского (ПЖРФ, с. 86–91).
Чуковский разбирался в футуризме лишь немного лучше других наших критиков, подходил даже к тому, что в его глазах имело цену, довольно поверхностно и легкомысленно, но все же он был и добросовестней, и несравненно талантливей своих товарищей по профессии, а главное — по-своему как-то любил и Маяковского, и Хлебникова, и Северянина. Любовь — первая ступень к пониманию, и за эту любовь мы прощали Чуковскому все его промахи. [374]
В наших нескончаемых перебранках было больше веселья, чем злобы. Однажды сцепившись с ним, мы, казалось, уже не могли расцепиться и собачьей свадьбой носились с эстрады на эстраду, из одной аудитории в другую, из Тенишевки в Соляной Городок, из Соляного Городка в психоневрологический институт, из Петербурга в Москву, из Москвы в Петербург и даже наезжали доругиваться в Куоккалу, где он жил отшельником круглый год. [375]
374
В воспоминаниях о Маяковском Чуковский писал: «Отношение мое к футуристам было в ту пору сложное: я ненавидел их проповедь, но любил их самих, их таланты. <…> Хотя футуристы официально враждовали со мной на эстрадах и в своих выступлениях, хотя во многих своих манифестах они едко ругали меня, валя меня в общую кучу своих оголтелых противников, но в жизни, в быту, так сказать, за кулисами, у нас были отношения добрые» (МВС, с. 119).
375
Ср. у Чуковского: «Будетляне охотно навещали меня в моем уединении в Куоккале, читали мне свои опусы в рукописях, публично выступали вместе со мною в разных аудиториях и пр.» (МВС, с. 116).
О чем нам никак не удавалось договориться, это о том, кто же кому обязан деньгами и известностью. Чуковский считал, что он своими лекциями и статьями создает нам рекламу, мы же утверждали, что без нас он протянул бы ноги с голоду, так как футуроедство стало его основной профессией. Это был настоящий порочный круг, и определить, чтó в замкнувшейся цепи наших отношений является причиной и чтó следствием, представлялось совершенно невозможным.
Блестящий журналист, Чуковский и в лекции перенес свои фельетонные навыки, постаравшись выхватить из футуризма то, на чем легче всего можно было заострить внимание публики, вызвать «шампанский» эффект, сорвать аплодисменты. [376] Успех был ему дороже истины, и мы, живые объекты его критических изысканий, сидевшие тут же на эстраде, где он размахивал своими конечностями осьминога, корчились от смеха, когда, мимоходом воздав должное гениальности Хлебникова, Чуковский делал неожиданный выверт и объявлял центральной фигурой русского футуризма… Алексея Крученых. [377]
376
Здесь Лившиц использовал определение, данное Д. Философовым статьям Чуковского о футуризме: «И спасибо К. И. Чуковскому. Он проделал очень необходимую и своевременную работу <…>. Он мужественно исполнил роль ассенизатора, увлек публику своей «шампанской» речью, за что и был вознагражден „громом аплодисментов“» (ПЖРФ, с. 128–129; впервые — «Речь», 1914, 13 января; ср. также фельетон С. Яблоновского о лекции К. Чуковского, «Шампанское в плошку» — «Русское слово», 1913, 25 октября).
377
Вероятно, речь идет о лекциях Чуковского 13 октября или 5 ноября 1913 г. (ср. КЧ, с. 223). Однако здесь Лившиц пересказывает основные положения своей заметки «Дубина на голове…»:
«Чуковский, объявив Хлебникова гениальным <…> делает неожиданно-крутой выверт. Хлебников оказывается явлением случайным, никакими связями с русским (и, вообще, со всяким) футуризмом не связанным, нисколько для него не характерным. Конечно, только совершенное непонимание поэзии Хлебникова, только принижение его гениального словотворчества до уровня простых суффиксологических опытов может привести к подобному выводу» (ПЖРФ, с. 103). Впоследствии в примечании к своим ранним статьям о футуризме Чуковский отметил: «Должен сознаться, что в то время я недооценивал Хлебникова» (КЧ, с. 254).
В будетлянском муравейнике, хозяйственно организованном Давидом Бурлюком, всякая вещь имела определенное назначение. Красовавшаяся перед вратами в становище речетворцев навозная куча, на вершине которой, вдыхая запах псины, нежился автор «дыр-бул-щела», высилась неспроста. Это было первое испытание для всех, кого привлекали шум и гам, доносившиеся из нашего лагеря. Кто только не спотыкался об эту кучу, заграждавшую подступ к хлебниковским грезогам и лебедивам! [378] Чуковский растянулся во весь свой рост, верхний нюх Бурлюка еще раз оправдал себя на деле, а бедный Крученых, кажется до сих пор не понявший роли, на которую его обрек хитроумный Давид, возгордился пуще прежнего. [379]
378
В своих лекциях Чуковский цитировал ст-ние Крученых «Я жрец, я разленился…»: «На теплой глине // испарь свинины // и запах псины // лежу, добрею на аршины» (сб. «Союз молодежи», 1913, № 3, с. 69). См. отчет о первой лекции Чуковского: «Поэзия Ал. Крученых — поэзия… плевка. Ему на все наплевать… В то время, как Игорь Северянин — поэт из Гостиного двора (а не из гостиной), г. Крученых не желает «грациозиться». Там романтика, здесь фырканье. Первые птенцы в мечтах, вторые — «лежат и греются близ свиньи». Свиньи и навоз — такова жестокая парфюмерия г. Крученых, этого „свинофила“» («День», 1913, 6 октября; ср. КЧ, с. 219). Ср. также отзыв Маяковского, выступившего на четвертой лекции Чуковского: «Вашу старую парфюмерную любовь мы разлюбили, я люблю «грязную» поэзию Алексея Крученых, — восклицает г. Маяковский и заканчивает так: — Чуковский не может понять поэзии футуризма, ибо не знает ее основ. Поэты — мы» («День», 1913, 8 ноября). Автор «дыр-бул-щела» (правильно: «дыр-бул-щыл») — А. Крученых. Грезоги — неологизм Хлебникова из ст-ния «Нега-неголь», лебедиво — неологизм из его ст-ния «Кузнечик» (СП, lI, 15, 37).
379
Вопреки этому позднему утверждению, сам Лившиц писал в указанной заметке: «Автор «дыр-бул-щыл»'а — поэт небезынтересный, с довольно острым пониманием момента» (ПЖРФ, с. 102). Д. Бурлюк, по свидетельству его жены, «очень ценил необычайную остроту критического анализа, отличавшего А. Крученых во время его тогдашних выступлений» (Бурлюк Д. Д. Фрагменты из воспоминаний футуриста. — ГПБ).