Полярник
Шрифт:
Перед нами шла высокая старушка в светлой одежде, ведя на поводке лохматую собачку. Она тоже никуда не торопилась. Впрочем, как и псина, втыкавшая свой нос во всякие мерзости, валяющиеся на тротуаре.
— Такое ощущение, что между ногами и землей проскакивают искры, — задумчиво сказал Ди-Ди.
— Это почему? — не понял я.
— Да на пароходе накопили столько отрицательного потенциала, что теперь сами его выделяем, — назидательно ответил он, подняв палец кверху.
— Точно, — согласился я. — Как на рекламе вон там, наверху.
В рекламе из глаз серьезной девушки летели искры, потом появлялась надпись: «Fuji» и какое-то другое действо. Его доглядеть я не успел.
Просто перед нами американская собачка с афганско-индусской непосредственностью села какать прямо на тротуаре. Ее хозяйка, содрогаясь от умиления, повернулась к нам задом и слегка наклонилась: она доставала специальный совочек и целлофановый пакетик с рулоном туалетной бумаги (неужели теперь для собак специальную бумагу выпускают? Наждачную!) и не обращала больше ни на кого внимания. Напрасно! На нее надвигался Ди-Ди, увлеченно рассматривающий задранной к небу головой. Он воткнулся в старушкин зад своим арбузоподобным животом, как бульдозер в небольшую кучку песка. Живот слегка деформировался, а потом расформировался. Старушку смело с тротуара в живую изгородь со скоростью футбольного мяча, пробитого Роберто Карлосом. Она просочилась сквозь жесткие ветки кустов насквозь и там затаилась. Поводок из руки, что характерно, собачница не выпустила. Ее четвероногий друг, сорванный со своего отхожего места в самый неподходящий момент, тоже не издал никаких звуков удивления. Теперь он пасся на краю тротуара.
Наш старпом, почувствовав в животе некий дискомфорт, опустил взгляд на землю, увидел огромную кучу собачьего навоза и стремительно сделал шаг в сторону.
В это время на нас набегала некая богатая американская леди, сплошь состоящая из жил, зубов, волос и пота. Просто Теа Леони какая-то во время вечерней пробежки. Она еще успела благодарно взглянуть на джентльмена из Одессы и метко наступила в самую середину теплой, исходящей парком кучи собачьих испражнений.
Я подумал: «Столько одна собака нагадить не может», а копия Теа уже завизжала, поднимая к небу согнутые в локтях руки. Мгновенно рядом, как из воздуха, материализовался полицейский.
Псевдо Теа указала пальцем на безобразного вида кучку, которую она только что безжалостно растоптала. На полицейском не было ни одной нашивки, поэтому я предположил, что он — самый простой патрульный мент — рядовой. Однако спортсменка называла его очень уважительно: «Офицер». Это обращение копу явно приходилось по душе, поэтому он нахмурил брови и достал дубинку.
«Все, сейчас замочит собаченку!» — подумалось мне. Но полицейский, внимательно рассмотрев размазанные фекалии, слегка подумав, обнаружил виновницу инцидента. Та сидела у бордюра, вывалив язык, и смотрела по сторонам. Поводок от ошейника уходил в заросли кустов и там терялся. «Офицер» склонился над псиной, та благодушно взглянула снизу вверх и даже пару раз вильнула хвостом. Коп пригляделся и обнаружил кожаный шнурок собачьей привязи. Он задумался, даже почесал спину своей дубинкой.
— Извините, мэм! — проговорил он «Теа Леони». — Кто-то оставил на время эту собачку. Сейчас он вернется, и мы предъявим ему Ваши претензии.
В это время поводок из кустов стал натягиваться, завлекая собаку в кусты. Та упрямилась. Кому охота в здравом уме ломиться сквозь этот царапающий бурелом? Здесь необходима была помощь нашего доброго Ди-Ди с его упругим животом.
Но мы уже спешили прочь от зоны конфликта, потому что, судя по ситуации, бабушка не торопилась вылезать из кустов, а спортсменка в испачканной беговой кроссовке фирмы «Адидас», охлаждаясь дыханием осеннего вечера, начинала терять терпение. Полицейскому далее следовало лишь опросить свидетелей, составить протокол и арестовать собаку. Быть свидетелями нам не хотелось.
— Жизнь — это смертельная болезнь, передающаяся половым путем, — изрек старпом, когда мы, включив четвертую скорость, скрылись за дверями универмага.
— Ты прямо философ, просто Вуди Аллен какой-то, — похвалил я его.
Нагулявшись по этажам магазина, мы словили такси и за десять долларов доехали до парохода. Из соседствующего с причалом «Короля Артура» доносилась ритмичная музыка. Там вокруг шестов извивались, как пиявки, голые и полуголые тетки. Андрюха на борту уже вовсю бил копытом: ему нравилось сидеть за столиком под оглушающие ритмы, тянуть шестидолларовое пиво «Сан Мигель» и наблюдать, как сбрасывают с себя одежду равнодушные к вниманию посетителей, танцовщицы. Мне — нет, старпому — тоже. В смысле, нам не нравилось.
Поэтому мы попили еще пива, поставляемое стремительно напивающимися урками, поели копченой рыбы неизвестной породы, и разбрелись по каютам.
Очень хотелось покоя. Впрочем, как обычно. Даже тот факт, что судно не качает, уже не вызывал восторга, как полсуток назад.
Покой в суровых судовых условиях символизируется со сном. Но спать я не любил. Причина этому — сны. Меня преследовали кошмары. А если не кошмары, то такое безобразие, что требовалось некоторое время после пробуждения, чтобы прийти в себя. Я просыпался несколько раз за ночь, крестился и бормотал: «Куда ночь — туда и сон», но все напрасно. Сны меня беспричинно мучили. Что поделать — повышенная тревожность организма. А не тревожиться не получается. Все-таки, живем-то где? В стране Россия.
Вот раньше, в студенческие времена, было здорово. Если и просыпаешься посреди ночи, то, бросив взгляд на часы, засыпаешь обратно с блаженной улыбкой: еще до утра столько спать!
Теперь же вечером не заснуть — дурацкие мысли в голове захлебываются проблемами — одна краше другой. И поутру, хоть и снится черт те что, просыпаться не хочется — снова бороться со всякой ерундой. Наливается силой поговорка: «Покой возможен только в могиле». Но жить-то хочется до невозможности! Ведь жизнь прекрасна и удивительна!
Уже в самолете, который нес меня через океан во Франкфурт, оцепенение начало постепенно отходить. Я ощутил себя живым и почти героем: надо же, такой ужас перенес, когда казалось, что каждый день — последний. За моим креслом каким-то речитативом говорил молодой поляк. Он с коллегой летел из Гарварда, где то ли стажировался, то ли учился. Может быть, я очень устал, а может быть у этого пассажира просто голос был в той же звуковой частоте, как и у работающего на бензине компрессора, к тому же, без глушителя. Спать мне хотелось смертельно, но этот монотонный голос, не делающий паузы между словами и, что было обиднее всего, не останавливающийся ни на секунду, меня раздражал.
Рано утром мы пришвартовались в порту Эверетт, что в пригороде Бостона, в районе, именуемом Челси. Мы пришли с опозданием на четыре дня, хотя, как мне казалось, это не предел — дальше будет хуже. В начале шестого мне в каюту позвонил капитан и сообщил о грядущем подходе к лоцманской станции. Я сказал «ол райт» в телефонную трубку и тут же потерял сознание, забывшись в тяжелом сне. Где-то на уровне ментального тела моя душа скользнула в машинное отделение и начала готовить механизмы к подходу к причалу. Спустя двадцать минут капитан позвонил снова. Я взял трубку, с удивлением обнаружив свое физическое тело до сих пор в каюте. Лай из телефона подействовал, как контрастный душ — в голове прояснилось настолько, что в машину прилетел за несколько секунд, по ходу дела включая все, что нужно было включить, и выключая все, что нужно было выключить. Но спать хотеть не перестал: чудовищная сила тянула веки на глаза.