Полые холмы. Жизнь Мерлина

Стюарт Мэри

— И надеюсь, не услышишь. Сейчас я всего только блюститель святилища и останусь им сколько понадобится.

— А граф Эктор знает?

— Пока нет. Он скоро должен вернуться?

— На той неделе.

— Скажешь ему тогда.

Он кивнул и тут же захохотал — его удивление уступило место радости.

— Клянусь крестом, как я рад тебя видеть, господин! Благополучен ли ты? Как ты жил все это время? Как добрался сюда? И что будет теперь?

Вопросы сыпались один за другим. Я с улыбкой поднял ладонь.

— Слушай, — торопливо прервал я его. — Мы потолкуем потом. Выберем подходящее время. А теперь уезжай и заблудись на час или около того, дай мне познакомиться

с мальчиком с глазу на глаз, ладно?

— Конечно. Двух часов тебе хватит? Этим ты много выиграешь в его глазах — меня обычно не так-то легко сбить с его следа. — Он обвел глазами поляну, не поворачивая головы. Сияло утреннее солнце, было тихо, только заливался весенний дрозд. — Где он? В часовне? Тогда он, наверное, наблюдает за нами, так что ты махнешь рукой куда-нибудь в сторону.

— С удовольствием. — Я повернулся и указал на одну из тропинок, уводящих прочь от моей поляны. — Сюда можно? Я не знаю, куда ведет эта тропа, но надеюсь, ты сможешь на ней заблудиться?

— Если не сложу голову, — кротко заметил он. — Надо же было тебе махнуть именно в эту сторону… Я бы сказал, что просто не повезло, но раз это ты…

— Я махнул наугад, уверяю тебя. Прости. А что, там опасно?

— Как тебе сказать. Если я должен искать Артура в этой стороне, то обратно мне скоро не выбраться. — Он подобрал поводья, изображая поспешность, чтобы обмануть нашего невидимого наблюдателя. — А если по правде, сказать, господин мой…

— Мирддин. Я теперь не господин тебе, да и никому другому.

— Хорошо, тогда Мирддин. Тропа там крутая и неровная, но проехать можно. И больше того, именно ее и избрал бы дьяволенок, если бы… Я же говорил — что ты ни сделаешь, все со смыслом. — Он засмеялся. — Как я рад, что опять тебя вижу. У меня словно гору с плеч сняли. Последние несколько лет были ох как нелегки, поверь!

— Верю.

Он поднялся в седло, махнул мне рукой. Я отступил. Он быстро проскакал по поляне, и вскоре стук копыт замер на крутой, заросшей папоротниками тропе.

Мальчик сидел на краю стола и ел хлеб с медом. Мед стекал у него по подбородку. При моем появлении он спрыгнул со стола, утерся тыльной стороной руки, слизнул с руки мед и проглотил.

— Ты не рассердишься? Тут было так много, а я просто умирал с голоду.

— Ешь, пожалуйста. Вон в той чаше на полке сушеные фиги.

— Спасибо, сейчас не хочется, я уже сыт. Я лучше пойду напою Звездочку. Ральф, я слышал, уехал.

Мы повели лошадь к источнику. По пути он объяснил:

— Я зову ее Звездочкой из-за этой вот белой звезды на лбу. А ты почему улыбнулся?

— Просто потому, что когда я был такой, как ты, или даже моложе, у меня была лошадка по имени Астер, а это значит «звезда» по-гречески. И, как ты, я однажды убежал из дому и поехал на холмы и там повстречал отшельника — он тоже жил один, правда не в часовне, а в пещере, — и он угостил меня медовыми лепешками и фруктами.

— Так ты убежал из дому?

— Не насовсем. Только на один день. Мне просто хотелось побыть одному. Иногда это бывает необходимо.

— Значит, ты меня понимаешь? Потому ты и отправил Ральфа прочь и не сказал ему, что я здесь? На твоём месте всякий другой сразу сказал бы. Им все кажется, что мне нужна нянька, — добавил Артур оскорбленно.

Лошадь подняла от воды мокрую морду, фыркнула, разбрызгав во все стороны холодные капли, и отошла от родника. Мы повели ее обратно. Он посмотрел мне в лицо.

— Я еще не поблагодарил тебя. Я очень тебе обязан. Ральфу худа не будет, ты не думай. Я не хвастаю, когда мне удается улизнуть от надзора. А то мой опекун рассердится, хотя разве это Ральфа вина? Ральф скоро вернется

этой же тропой обратно, и я поеду вместе с ним. И ты сам тоже не бойся, я не дам тебя ему в обиду. Да он всегда винит только меня одного. — И снова эта внезапно вспыхивающая улыбка. — Я и в самом деле всегда сам виноват. Кей старше меня, но зачинщик — я.

Мы подошли к сараю. Он протянул было мне поводья, но опять, как и прежде, остановился, не донеся руки, сам ввел лошадь и сам привязал к столбу. Я стоял на пороге и смотрел на него.

— Как твое имя? — спросил я.

— Эмрис. А твое?

— Мирддин. А второе, представь себе, тоже Эмрис. Но это не удивительно: там, откуда я прибыл, Эмрис — распространенное имя. Кто твой опекун?

— Граф Эктор. Он — лорд Галавы.

Мальчик повернулся ко мне, и я увидел, что лицо его покраснело. Было очевидно, что он ждет следующего, напрашивающегося вопроса. Однако я его не задал. Я сам двенадцать лет должен был всякому встречному и поперечному отвечать, что я незаконный сын неизвестного отца, и не собирался принуждать Артура к подобному признанию. Хотя тут имелась все же некоторая разница. Насколько я мог судить, он был приспособлен к самозащите куда лучше, чем я в его возрасте и даже в два раза старше. И как приемный сын лорда Галавы он не должен был жить, как я, на унизительном положение «бастарда». Впрочем, подумал я, всматриваясь в мальчика, разница между мной и им гораздо глубже: я довольствовался малым, не подозревая о своей силе; он же никогда не помирится меньше чем на всем.

— Сколько же тебе лет? — спросил я. — Десять?

Это ему польстило.

— По правде сказать, недавно сравнялось девять, — ответил он.

— Однако ты уже сидишь в седле лучше, чем я сейчас.

— Ну да ведь ты всего лишь... — Он осекся и покраснел.

— Я сделался отшельником только с рождества, — мягко возразил я. — А до этого немало поездил верхом.

— Да? С какой целью?

— Путешествовал. И даже сражался, когда была нужда.

— Сражался? Где же?

Так, беседуя, я подвел его ко входу в часовню со стороны поляны, и мы поднялись по старым, замшелым крутым ступеням. Любо было смотреть, как легко он взбежал по ним впереди меня. Он был рослый мальчик, крепкого сложения и широкий в кости — обещал вырасти сильным мужчиной. И не только сильным, а еще, как Утер, и красивым. Но прежде всего Артур производил впечатление стремительной плавности движений, будто танцор или искусный фехтовальщик. В этом было что-то от Утеровой подвижности, но в другом роде: у Артура в основе лежала глубинная, внутренняя гармония. Атлет увидел бы в нем хорошую реакцию, лучник — верный глаз, скульптор — твердую руку. В девятилетнем ребенке эти качества уже слились в единую пламенную, но сдержанную силу.

— В каких сражениях принимал ты участие? Ты ведь, наверное, слишком молод даже для Великой войны. Мой опекун говорит, что я должен дожидаться, пока мне исполнится четырнадцать лет, чтобы попасть на войну. А это несправедливо, потому что Кей на три года старше, а я его побеждаю три раза из четырех... ну ладно, пусть хотя бы и два… Ой!

Мы вошли в часовню, и солнце, сиявшее нам в спину, отбросило внутрь наши тени, так что поначалу, со свету, он алтаря не заметил. Но вот он сделал еще шаг, яркий утренний луч упал на каменную плиту, высветив по странной случайности резное изображение, и меч, четкий, блистающий, словно выступил из камня. Не успел я промолвить слова, как мальчик устремился вперед, протянул к рукояти пальцы. Я увидел, как он вздрогнул, наткнувшись на камень. Постоял так мгновенье, будто зачарованный, потом уронил руку и сделал шаг назад, не отводя глаз от алтаря.