Полынь-трава
Шрифт:
Показалось в ту минуту Чинику, что в присутствии сына умышленно распалял себя Болдин-старший. Будто хотел показать, что нет силы, способной заставить его свернуть с избранного пути… что ради верности убеждениям готов порвать с самым близким другом.
— Мне кажется, что в вас бродит хмель. Вы даете ему слишком большую власть над собой. А мне пора… — постарался как можно спокойнее произнести эти несколько слов Чиник.
— Вы пользуетесь правами гостя и тем, что я, как хозяин, не имею права ответить так же… не правда ли?
— Ксения, позвони мне, пожалуйста, завтра, — сказал Чиник в передней.
— Она вряд ли сможет сделать это. Мы уезжаем на три дня в Квебек. Я получил предложение, — произнес Болдин.
— Это для меня новость. Впрочем; как вам будет угодно. До лучших времен.
Болдин не ответил, а едва за гостем закрылась дверь, желчно произнес:
— Не удивлюсь, если он окажется на службе у большевиков. Знал бы, кого спасал в Тверце, можно было бы не торопиться. А ты, — вдруг резко обернулся к жене, — имей в виду, если еще хоть раз разревешься, пеняй на себя. И не думай звонить ему.
Через четыре дня Юрий Николаевич покидал Монреаль. Проводить его пришла Ксения. То и дело оглядывалась вокруг, заспешила домой еще до отхода поезда. Передала брату корзину с припасами на дорогу, торопливо поцеловала и ушла, не оглядываясь.
Когда поезд тронулся, Чиник нашел в корзине конверт. Распечатал его. И увидел в нем триста долларов.
После этого отношения между Чиником и Болдиными надолго прервались.
— Ну, как встретили тебя? — спросила Ингрид. — Ты не был целую вечность, похудел. Устал?
— Да нет, не устал, только я к ним больше ездить не буду… А малыш наш вырос. Будто не два месяца, а два года прошло, — улыбнулся Чиник, не без усилия поднял Сиднея и поцеловал его.
В начале 1919 года Павел Болдин с неослабным интересом следил по газетам за судебным процессом, проходившим в Капитолии. Участвовали в нем члены специальной подкомиссии и юридической комиссии сената США. Шло следствие по делу Октябрьской революции.
Среди свидетелей был некий хлеботорговец Френсис, сделавший быструю карьеру на политическом поприще (как это часто случалось в Америке) благодаря импозантной внешности и хорошо поставленному голосу. Посол Северо-Американских Соединенных Штатов в Петрограде торжественно поклялся на библии говорить правду и одну только правду. Его показания на следующий день обошли газеты чуть ли не всего мира:
«Большевики не заслуживают признания, не заслуживают даже того, чтобы вести с ними деловые отношения. Они убивают всякого, кто носит белый воротничок, кто получил образование или кто не большевик. В ряде губерний они национализировали женщин. Я читал об этом в специальных изданиях советского правительства и в центральных газетах».
Второй свидетель говорил:
«Система советской власти обречена на гибель по трем причинам: во-первых, из-за недостатка сырья, во-вторых, из-за недостатка опытных руководителей, в-третьих, из-за отсутствия у рабочих склонности к труду».
Третий свидетель утверждал:
«Большевики, совершив революцию, отбросили Россию на много лет назад и поставили ее за черту цивилизованных государств».
Материалы процесса публиковались под броскими заголовками. Газета «Нью-Йорк тайме», некогда настаивавшая на интервенции в Россию, призывала теперь слать туда «как можно больше войск»: «Поскольку мы вступили в Россию с определенной целью, почему же мы не доводим начатого до конца? Рано или поздно нам придется что-то делать с большевиками».
«Надо всемерно содействовать падению большевиков» — к этому сводилось решение суда над революцией в России.
Болдин выписал протокол. Долго изучал его, подчеркивал места, наиболее созвучные своему настроению. Прикидывал, чем могут кончиться походы против красной России, начинавшиеся в самых разных концах земли. Говорил себе: Америка зря свои войска в чужие страны не посылает. Значит, будет большая война…
Подходил к полке. Брал в руки том Карамзина, с которым не расставался ни на войне, ни на чужбине. Открывал знакомую страницу.
Вчитывался в слова, дававшие надежду и утешение. Старался посмотреть на Россию взором летописца:
«Кроме особенного достоинства, для нас, сынов России, ея летописи имеют общее. Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских. Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами Естества, неизмеримыми пустынями и лесами, непроходимыми, хладными и жаркими климатами; как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования? Подобно Америке Россия имеет своих Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надо быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который… открыл страны, никому дотоле неизвестные, внес их в общую систему географии, истории и просветил Божественною Верою, без насилия, без злодейства, употребленных другими ревнителями Христианства в Европе и в Америке, но единственно примером лучшего».
…Переносился мыслями в родные края. Зима. Скованы льдом могучие реки. До поры до времени. Природа возьмет свое. Реки наберут силу, взломают лед, разнесут его, следа не оставят.
Лежит укутанная снегом Россия. Ждет своего часа. Как ждут своего часа оцепенелые реки. Как ждет своего часа Болдин.
Юрий Чиник
«Недалеко от нас живет араб — настройщик пианино, он почтительно величает меня «Абу Сидней». Я знал раньше, что арабы называют людей по именам родителей, но оказалось, что и сын дает имя отцу: «Абу Сидней» значит «Отец Сиднея».
Что. я могу сказать о гражданине, «который дал мне имя»?
Сидней обладает способностью располагать к себе. Несколько дней назад рано утром к нам позвонили и попросили Сида. Я сказал, что он спит. Вскоре послышался стук в дверь.
Мальчишка лет тринадцати, смущенно переминаясь с ноги на ногу, попросил Сида. Я ответил, что тот еще не проснулся.
— Неужели спит? — удивился гость.
Когда минут через двадцать раздался новый стук, Сид вскочил, открыл глаза, спросил, не приходили ли к нему. Я ответил, что приходили. Он мгновенно вскочил и вышел. За дверью началось долгое совещание. После этого Сид вернулся и сказал: