Полынь-трава
Шрифт:
— Папа, я хотел предупредить тебя, ты прости, что я это делаю поздно, но мы устроили на балконе нашей квартиры штаб полка. Там у нас штаб, надеюсь, ты мне позволишь?
— А кто начальник штаба? — поинтересовался я.
— Назначили меня.
— Но ведь все они старше тебя.
— Так уж случилось.
В Сиде признают командира и двенадцатилетние и четырнадцатилетние мальчишки. Он ровен с ними и, как я понимаю, справедлив. Быстр умом, решителен. Помнит зло, но и добро.
Видно, нелегко в наше время быть командиром даже детского полка. Эту должность приходится отстаивать. Судя по всему, в группе появилось несколько человек, желавших занять ее и считавших себя более достойными, чем Сид. Однако Сид уже хорошо знает свои права. Вернулся домой с расквашенным носом, я его не расспрашивал о стычке, но вскоре имел возможность убедиться в том, что его авторитет в мальчишечьей компании заметно возрос.
Он много читает. Больше всего любит книги о войне.
Однажды сказал:
— Папа, мне почему-то трудно читать.
— Может быть, устал?
— Нет, что-то с глазами.
Ингрид всполошилась, повела Сиднея к окулисту. Тот внимательно осмотрел его, попросил прочитать буквы на картонном листе, малыш с трудом различал знаки лишь третьего ряда.
— У вашего сына близорукость. Важно не дать ей развиться. Я выпишу очки, придите ко мне через три месяца.
Во время второго визита доктор выписал очки с тремя диоптриями. Это очень огорчило и меня, и Ингрид.
— Единственное утешение, — сказала она, — Сид никогда не станет военным».
Изучать английский язык Сидней начал с детского сада. Видимо, это был неплохой детский сад, раз его приняли сразу во второй класс гимназии. Она располагалась недалеко от города у подножия горы с множеством родничков. И была создана усилиями попечителя учебных заведений, последователя Жан-Жака Руссо, приверженца «воспитания на природе».
В самих школьных классах ученики проводили немного времени. Ботанику, зоологию, астрономию, географию постигали на природе. Их учили не только тому, что предусматривала строгая гимназическая программа, но и искусству ориентироваться по звездам, читать следы, водить машину. То была типично английская гимназия в колониальной стране, гимназия, которая должна была готовить к жизни «со всеми ее неожиданностями, сложностями и опасностями».
До Сингапура докатывались приглушенные слухи об анти-английских выступлениях в разных частях света, после каждого такого слуха само по себе усиливалось внимание к военной подготовке, длительнее становились походы.
От занятий в тире Сида освободили, но он увлекся джиу-джитсу и, быстро набирая силу и умение, начал побеждать товарищей, которые были старше и тяжелее его. Выходя на татами, жесткую соломенную подстилку, он снимал очки, окружающий его мир терял привычную четкость, и расплывались контуры противника, стоявшего в противоположном углу, но недостаток зрения восполнялся его прирожденной рефлекторностью… Не последнюю роль играло и честолюбивое желание показать, что он ничуть не хуже других.
Юрий Николаевич выписывал много газет и старался не пропустить и крохотной заметки о России. Чем взрослее становился Сид, тем больше понимал, что на расстоянии только обострилась любовь отца к родине.
Однажды Юрий Николаевич подвел сына к большой карте Советского Союза, висевшей на стене, и сказал:
— Посмотри, это твоя родина. Самая большая страна мира. В ней тучные нивы, обильные реки, а в земле много богатства. А на земле… В девятнадцатом веке ни одна другая страна не дала миру столько талантливых писателей, композиторов и художников. И при том… Россия была одним из самых бедных государств Европы. Все больше русских понимало необходимость перемен. Их называли революционерами, они боролись, зная, что впереди их ждут каторги и тюрьмы.
— Папа, почему в газетах так плохо пишут о России?
— Не всем нравится, что большевики отняли у капиталистов заводы и фабрики, а у помещиков землю.
— И взяли их себе?
— Нет, отдали народу. И начал работать он не на буржуев, а на себя. Все больше людей понимает правду русской революции. Горькую, тяжелую для тех, кто покинул родину, но правду. Я хочу, чтобы и ты понял ее. Любил Россию…
— Но в метрике написано, что я родился в Пенанге.
— Я расскажу тебе одну притчу. — Юрий Николаевич отложил газету. Закурил. Глубоко затянулся. — Случилась эта история давно… Очень давно. Мне рассказывал о ней дед, а ему — его дед… видишь, какая далекая. Но, знать, правдивая, раз сохранилась в памяти.
Представь себе широкую степь за Доном. Ни холма, ни пригорка, куда ни глянешь — кругом степь — вольная, пропахшая горькой полынью. А по степи разбросаны станицы… Казаки, пришедшие на эту землю издалека, напоили ее влагой, и та в благодарность стала рожать зерно и давать свои соки садам. Но все равно пахла степь полынью. Это такой запах… вовек не забудешь.
Так вот, слушай дальше. Однажды ночью на казачьи станицы налетела с воем и присвистом турецкая конница. Вот как об этом поется в песне:
Стая черная выждала ночь почерней,
Где промчалась — прибавилось вдов.
Ой, горюшко-горе, прибавилось вдов.
Взяла в полон несчастных детей.
Ой, горюшко-горе, казацких детей.
И был среди тех детей трехлетний Сашко, сын казацкого атамана, лежавшего в крови у порога родного дома с шашкой в руке.
Мало ли прошло лет, много ли, вырос атаманов сын на чужбине, никто не мог сравниться с ним удалью и умом… а родной язык позабыл и совсем отуречился было. Влюбилась в него дочь паши, главного властелина. И сказал паша молодому казаку:
«Послушай слово мое, Искандер (так на свой манер начали кликать теперь Сашко). Самые знатные юноши из самых достойных родов добивались руки моей дочери, но она выбрала тебя, а я привык во всем полагаться на ее прозорливость… Прими мою веру, войди в мой дом. Все богатство, которое ты видишь кругом, станет твоим, тебе будут служить мудрейшие визири, всесильные ханы будут считать за честь целовать кончики твоих сапог. После меня ты станешь первым мужчиной государства, прими мою веру… войди в мой дворец».
«Дай подумать, — степенно ответил молодой казак, — мне нужно семь дней».
А на исходе шестого дня вошел в дом Сашко светловолосый странник с посохом. Долго и молча смотрел на казака и шептал:
«Сашко мой, Сашко мой».
«Я не понимаю твоей речи, о незнакомец».
«Я узнал тебя, сынок мой родной, посмотри на меня, я отец твой и искал тебя, дитятко мое, по всей туретчине».
Незнакомец развязал котомку и вынул из нее завернутую в белый платок ветку полыни, протянул ее Сашко. Сказал: