Полынь-трава
Шрифт:
Вскоре на небольшой ферме близ Регенсштадта и состоялась уже известная читателю встреча Гая с Евграфом Песковским, который становился отныне учителем из Прибалтики Томасом Шмидтом, в начале войны добровольно выехавшим на работу в Германию.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Над окруженными германскими гарнизонами советские самолеты разбрасывают листовки и пропуска для сдачи в плен. Рядом с кружком изображен немецкий солдат с поднятыми руками; красными буквами написано: „Passierschein zum ver-lassen des Kessels" — «Пропуск для выхода из котла».
Песковский подумал не без удовольствия: «Прибавилось работы в походных типографиях — пять только слов на пропуске, но сколько в них оттенков».
Способность немецкого языка сказать многое в малом выразилась и в крохотном пропуске. „Passieren" значит «проходить сквозь что-либо или протирать через сито», a,schein“ — о, сколько значений в этом распространенном „schein": и блеск, и сияние, и, самое главное, — свет, свет для того, кто понимает, куда пришла война, чем кончается война. Но слово „schein" имеет и другой смысл: видимость, иллюзия… да, да… иллюзия бредовая, развеянная, расстрелянная залпами советских пушек у стен Берлина. „Verlassen" — оставлять, покидать.,Ver“ — означает доведение до конца… ошибку… искаженное прикрытие, а в глаголах, образованных из прилагательных, это и умирание и изменение состояния. И даже крохотный предлог, zum“ в таком контексте обретает особую нагрузку.,Zum“ — это стремление к чему-то, направление куда-либо. Куда? Что знает о новой жизни, которая предстоит ему, немецкий солдат? Что станет с Германией? Кто будет восстанавливать ее дома, фабрики, заводы? Кто будет сеять хлеб? Сколько уйдет лет, пока порастет травою след войны на земле и затянутся раны в людских сердцах?
Песковский знает одно: сейчас приобрели подлинный, истинный смысл слова песни, которую пел он в школе:
…От тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Были месяцы, когда он старался забыть эту песню, как и песни другие, на которых воспитывались поколения, прошедшие через войну. Война кончилась. Для всех.
Только не для него. Он — в Гамбурге.
И обязан ждать человека с паролем «Вещий Олег».
Евграф Песковский
«В моих ушах звучит мотив старого романса «Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней…» Это грустный романс. Но человек, сочинивший его, не догадывался, насколько счастлив. Рядом с ним был кто-то, способный пробудить воспоминания. Рядом со мной — никого. Я один, сам по себе. Все мои воспоминания только во мне одном, никому другому не дано пробудить их…
Мне нужно придать уверенность себе, создать, как говорил когда-то Рустамбеков, настроение, саморазрядиться после дней тем более тяжелых, что они проходили и проходят у меня бесцельно. День похож на день. Увы, уже и неделя на неделю.
Древние греки говорили: лучше разбить амфору, чем потерять день. Сколько таких потерь в «амфорном исчислении» у меня?
Психологи утверждают, что существуют так называемые «парадоксальные сны». Будто бы с их помощью передают потомкам свой спрессованный опыт разные поколения. Недолог сон: сорок — сорок пять минут, редко — час. Но в юные годы за этот час человек получает обширнейший объем информации, который должен помочь ему в жизни. Очевидно, я уже „вырос" из тех снов. Да и не эти вовсе видения способны помочь мне теперь.
Я хотел бы увидеть во сне сына, почувствовать теплоту его щеки, подержать в своей руке его руку.
Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней.
Не возродить былых желаний в душе моей, в душе моей…
Не возродить? Я выключаю радио, выключаю свет, ложусь на спину, закрываю глаза, кладу руки под голову. По-прежнему непривычно колется в грудь борода. Я не люблю ее, она неприятна мне. Но тут уж я не волен выбирать: следовать ли моде или расстаться с бородой. Я был обязан изменить внешний облик так же, как, пусть ненадолго, изменить облик внутренний. Я должен был стать аккуратным, исполнительным работником фирмы «Конрад Ленц и сын», чудом уцелевшей после войны. Она производит школьные наглядные пособия. В ней помимо меня трое стариков, один юнец и тридцатилетний сын владельца, поджарый, жилистый Ганс Ленц. Он приходит в девять часов утра, никогда ни на минуту раньше, никогда ни на минуту позже, и мы принимаемся за работу. Обклеиваем круглые шары глобусов бумагой. На глобусах — все старое. Еще никто не вносил поправок в границы. Поэтому мы делаем только те карты и глобусы, на которых обозначены горы, реки, моря, океаны.
Старики, не отрываясь от работы, вполголоса ведут разговоры о пайках, о спекулянтах кофе и сигаретами, о том, что неподалеку в подвале нашли неразорвавшуюся бомбу, что в церкви обнаружили тело застрелившегося барона, о том, что, по сообщениям американского радио, в швейцарские банки на секретные счета будто бы переправлены крупные суммы для фашистов, которые нашли убежище в Южной Америке.
Сегодня те же разговоры, что и вчера, а завтра будут те же, что сегодня. Эти люди не интересуются мною. Им просто нет дела ни до чего на свете, тем более до меня. Меня рекомендовали Конраду Ленцу как аккуратного человека. Что ему надо было еще? Рекомендовал Ленц-младший. Все остальное делали мои руки. Они существовали сами по себе, независимо от меня, от моего сознания. Они делали только то, что делали руки других рабочих, сидевших в этой мастерской. Они у меня становились немного чужими. От клея. Он сковывал движения и трудно-трудно отмывался. Пахли клеем хлеб, табак и даже кофе. От этого запаха нельзя было скрыться, он преследовал и во сне. Увы, даже во сне видел я свою мастерскую, свой стол, своего краснолицего, морщинистого напарника, который передавал мне глобусы, предварительно насадив их на подставку, передавал, чтобы я аккуратно обклеивал их. Мне нужны были другие сны, другие воспоминания, чтобы они будили во мне силы, способности и терпение, помогали вживаться в новую роль с наименьшими потерями.
Я сказал себе: хотел бы прыгнуть во сне с самой высокой парашютной вышки, как когда-то мы прыгали с вышки на бакинском бульваре. Я хотел бы подняться над городом. Какое это счастье — посмотреть теперь на родной город, снова сверкающий по ночам огнями, посмотреть с высоты, представить себе, что творится за его стенами, под его крышами. Там свои радости, свои горести. Кто-то вернулся с войны, а кто-то не вернулся, каждый день еще приходят похоронки. Закрываю глаза и стараюсь представить себе те счастливые, далекие дни, когда все было совсем не так страшно, как казалось до первого шага. На многое способен человек после того, как сделал первый шаг, после того, как сказал себе: «Надо». Сколько раз приходилось мне говорить себе это слово «надо». Я хочу произнести его еще раз, настроить себя, заставить себя летать во сне. Я отчетливо вижу вышку, Девичью башню и крепостную стену, дома, которые еще совсем недавно были у самого моря, а теперь, будто бы подумав-подумав, решили отступить от него: не поймешь этот Каспий — то ласковый, то сердитый, а временами просто-напросто невыносимый: слишком подвержен настроению, не знаешь, что и когда от него можно ждать; лучше чуть-чуть отодвинуться подальше. Но мне по нраву это море: не люблю однозначности, одномерности, а непохожесть ценю и в природе, и в людях.
И еще вижу бульвар, зеленой подковой огибающий бухту. Не отцвел олеандр, я чувствую его запах, и начинает сладко кружиться голова. Поднимаюсь на парашютную вышку, подхожу к барьеру, делаю шаг в пустоту и лечу… к Нагорному парку, где так часто гуляли мы с Вероникой… Заснул и увидел Ганса. Он передавал мне новый глобус. Все кругом пахло клеем. Проснулся, понюхал руки. Они действительно пахли клеем. Нет, видимо, это искусство дано не всякому — вызвать тот сон, который тебе нужен. А если бы это удавалось… То был бы один из главных курсов в нашей разведывательной школе. Будь я на месте Рустамбекова, я бы начинал беседы с будущими разведчиками так:
«У нас будут трудные месяцы, трудные годы ожиданий, но наука наших дней изобрела способ борьбы с одиночеством. Мы научим вас с помощью запрограммированных снов вызывать воспоминания о близких вам людях, о родных городах и селах. Мы научим вас и этому. И вы скажете нам спасибо не только за то, что новая профессия сделала вас людьми собранными, рефлекторными, энергичными, стойкими, зоркими. Но еще и за то, что эта профессия научила вас по заказу получать хорошее настроение, излечиваться от душевных мук и продлевать годы, которые в общем-то сокращает наша с вами профессия… впрочем, последнюю фразу не обязательно конспектировать».