Полынь-трава
Шрифт:
— Слушаю, Сергей Ипполитович, — дрогнувшим голосом произнес Чиник. — Слушаю.
— Во имя того, что связывало нас, во имя погибших — сберегите себя, чтобы отомстить, заклинаю вас. Поклянитесь!
Чиник хорошо понимал, что двигало в эту последнюю минуту капитаном. На «Олега» напали подло. Дурново наказывал себя высшим судом — судом совести — за то, что не разгадал вероломства. Но он хотел уйти из этой жизни с верой в неотвратимость расплаты. И хорошо знал, кому можно ее поручить.
— Клянусь! Честью клянусь!
Дурново впился пальцами в поручни мостика. Произнес глухо, но отчетливо:
— Повелеваю вам, Юрий Николаевич, взять заботу об оставшихся в живых. Прощайте. Приказываю — в шлюпку с бортовым журналом!
Чиник сделал шаг вперед и услышал властное:
— Без церемоний! В шлюпку!
Снарядом снесло полмостика. Тяжело и грузно упал Дурново, безжизненно повис на руках подбежавших матросов. Сделав усилие, с трудом открыл глаза, приказал Чинику:
— Всем в шлюпки!
На горизонте со стороны пролива показались два дыма. «Эссен» спешно покидал место боя. Недолго еще дыбилось море. Взметнув над зыбью гигантскую водяную вазу, «Вещий Олег» ушел под воду. На помощь морякам спешили малайские плоскодонки. Рядом со шлюпкой, принявшей Чиника, разорвался снаряд, и его ранило в плечо. Вскоре подошли английский эсминец и тральщик. Они подобрали пятьдесят пять человек. Потерявший много крови, бледный как полотно, которым накрыли тела погибших, Чиник забылся в долгом беспомощном сне. Его не будили.
Девятнадцатилетний юнга Анатолий Репнин, спасший в последний момент корабельную кассу — 28 тысяч рублей, — больше, чем кто-либо другой, ждал пробуждения Чиника.
Если бы мы задались целью найти ответ на вопрос, какую роль в человеческих судьбах играют детские забавы, привязанности и увлечения, то смогли бы лучше представить и понять жизнь многих открывателей и первопроходцев, ученых и мастеров.
В детстве Чиник прожил три месяца у родственников в Петербурге. Петербургские гавани будоражили воображение. Он уходил в плавание на кораблях, которые поднимали пары у невских причалов и держали пути к берегам Индии, Америки и Австралии. Он совершал эти путешествия мысленно — юнгой, матросом, старпомом. Он видел себя в мечтах капитаном пусть небольшого, но дерзкого корабля, капитаном, которому не страшны бури на море и бури в жизни, которому не страшны никакие враги, потому что его корабль самый быстроходный, самый умелый и маневренный в мире.
Словно предчувствуя, что жизнь заставит его поколесить по миру, усердно изучал английский, теперь же, закинутый на противоположную сторону земного шара, пожинал плоды юношеского усердия.
…В Пенанге оказался искусный хирург. Операцию сделал по всем правилам. Англичане, верные союзническим обязательствам, помогли русским морякам запастись необходимым для возвращения на родину.
Первая большая группа уезжала домой в марте 1915 года на одесском сухогрузе, шедшем в составе каравана под прикрытием конвоя к средиземноморским берегам. Перед отплытием отслужили молебен, пожелали быстрейшего выздоровления еще не оправившемуся старпому и одиннадцати своим товарищам.
С сердечной болью провожал Чиник отправлявшихся на родину. Еле-еле доплёлся до дома, обессиленно плюхнулся в кровать и с ужасом увидел, как расплывается красное пятно на повязке: открылась рана.
Первый месяц после возвращения из госпиталя Юрий Николаевич прожил в отеле «Ливерпуль» (номер был заботливо оплачен англичанами). Потом стал снимать комнату в двухэтажном особняке учителя-вдовца, полуангличанина-полунемца, эмигрировавшего из Германии в начале века и пустившего корни на чужой земле. Это был аккуратный, чистый, тихий дом с раз и навсегда установленным порядком, за которым следила девятнадцатилетняя дочь хозяина Ингрид. У нее был грустный взгляд, застенчивая улыбка и слегка вздернутый нос. Ингрид поднималась чуть свет, прибиралась, готовила завтрак, приносила русскому газеты. По просьбе Чиника Ингрид купила большую географическую карту, повесила на стене перед кроватью и не могла догадаться, почему так внимательно вглядывается в нее постоялец, будто собирается «запомнить наизусть».
Казалось Чинику, что заброшенная на край света Австралия, оторванная от праматерика, словно для того, чтобы не забыть дороги домой, как камушки, раскидала острова: Суматру, Яву, Калимантан, Новую Гвинею… Вслед за ними готов был устремиться и Малаккский полуостров, да неведомая сила удержала его: вытянулся с севера на юг и только тонюсенькой перемычкой, как ниткой, держится за материк. Вот куда закинуло тебя, брат Чиник… Надолго ли?
— Прочитайте это, — сказала однажды рано утром Ингрид, протягивая газету «Пенанг стар», — кажется, вам будет интересно.
Заметка называлась «Сражение у Кокосовых островов». Чиник пробежал ее одним махом и почувствовал, как прихлынула к щекам кровь.
«По поступившим из Сингапура сведениям, позавчера, 4 ноября, германский крейсер «Эссен», безнаказанно пиратствовавший с начала войны, напал на Кокосовые острова в центре Индийского океана. Был выброшен десант, стремившийся захватить радиостанцию, которая поддерживала связь между Австралией и Южной Африкой. В этот момент на горизонте показались дымы. Капитан, решив, что приближается торговый караван, приказал атаковать его. Но караван сопровождался усиленным конвоем. «Эссен» повернул назад, стремясь спастись бегством. Вдогонку за ним устремился быстроходный австралийский крейсер «Сидней». Разгорелся бой, который длился до самого вечера. Пораженный меткими залпами «Сиднея», «Эссен» предпочел выброситься на коралловые рифы. Плененный капитан «Эссена» Артур Гольбах был доставлен на борт «Сиднея», который в настоящее время вместе с торговыми судами продолжает прерванный рейс. Пиратский крейсер не ушел от возмездия».
Чиник знал теперь, что капитана крейсера «Эссен» зовут Артур Гольбах.
— Спасибо, Ингрид. Ты принесла хорошую весть. Моя рана будет заживать быстрее.
А себе сказал: родится сын, назову Сиднеем. Не беда, что не русское имя. Зато какое дорогое!
Моряк все больше нравился Ингрид. Не без любопытства присматривалась она к тому, как входит в новую жизнь русский офицер. Среди порывистых, низкорослых, темноволосых малайцев он выделялся и ростом, и цветом волос, и скупостью жестов, и неторопливой манерой разговора… Был приветлив и умел «не показывать настроения», чем привлекал и девушку и ее отца.
Чиник написал российскому морскому представителю в Сингапур. Доложил о нападении на «Олега», называл имена спасенных офицеров и нижних чинов, просил содействия в возвращении на Родину. И еще спрашивал, как поступить с корабельной кассой, которую спас находчивый юнга Анатолий Репнин.
Письмо шло в Сингапур почти месяц, и еще столько же — ответ. Морской представитель выражал соболезнование, извещал, что обратился в Петербург, и просил запастись терпением. А еще писал, что его глубоко трогает радушный прием, оказанный русским морякам английской администрацией Пенанга, и, добавлял, что, к сожалению, не имеет полномочий давать совет, как распорядиться корабельной кассой.
Тогда избрали комитет из трех офицеров и двух матросов, который решил: тысячу — на возведение памятника, тысячу — на питание и жилье, остальные 26 тысяч рублей— 13 тысяч долларов — в банк, на имя старпома.
С тех пор до счета не дотрагивались. После ухода одесского сухогруза с первой партией моряков долго не было русского корабля. Кто-то сделал попытку вернуться на союзнических судах, кто-то переехал в Китай.
Знание языков, полученное в семье и развитое на гардемаринских курсах, а позже и в корпусе, позволило Юрию Николаевичу занять место помощника шефа информации в ком-пании, добывавшей олово. Свободное время он отдавал делу, которое казалось Ингрид странным и непонятным: изучал памятники, монументы, обелиски, установленные в память о погибших моряках в разных портах и гаванях мира. Он знал, что рано или поздно покинет Пенанг, и хотел поставить памятник «Вещему Олегу». Чиник знал, что к этому обелиску не часто будут приносить цветы, и решил поначалу украсить постамент лавровым венком. Потом подумал, что больше подошел бы венок терновый… Отказался и от этой идеи и изобразил русскую березу, скорбно склонившую свои ветви-сережки.