Полынь-трава
Шрифт:
И все же новый, 1914 год Павел Болдин встретил капитаном. К той поре у него родился сын Николай.
Начало лета генерал Брусилов с супругой провел в небольшом германском городе Бад-Киссингене. Был разгар курортного сезона. К берегам безвестной еще не так давно речушки Франковская Заале тянулись на отдых и лечение не только из близлежащих Франкфурта-на-Майне, Нюрнберга, Лейпцига… Было много французов, голландцев, русских. За три года до этого целый синклит курортологов, кардиологов, химиков удостоверил своими подписями акт о новых, неведомых ранее, целебных свойствах местной минеральной воды. Быстро подскочили цены на землю. Строились гостиницы, пансионаты, ванные корпуса. Городок приобретал европейскую известность.
Именно этот курорт и посоветовали доктора генералу Брусилову, незадолго до того скромно отметившему шестидесятилетие.
— Прошу вас, Алексей Алексеевич, послушать врачей. Ваше здоровье — это не только ваше здоровье, — сказал военный министр, сделав ударение на втором слове «ваше».
Сам Брусилов вряд ли начал бы такой разговор с министром. Время для поездки в Германию было не самым подходящим. Разведка доносила о ее военных приготовлениях… К восточным границам подтягивались новые силы, в том числе артиллерия. Участились разведывательные полеты германских самолетов. Незадолго до того состоялась встреча австрийского престолонаследника Франца Фердинанда с германским императором Вильгельмом Вторым. Австрия стремилась установить господство в Сербии и над Балканами. То обстоятельство, что Россия имела обязательства перед Сербией, во внимание не принималось. И император и престолонаследник были убеждены в том, что плохо подготовленная к войне Россия в последний момент сделает шаг в сторону, развязав руки Германии и Австрии, что «в войну Германия не позволит России развить все свои силы, ибо принудит ее к капитуляции в течение шести или восьми месяцев».
— Поезжайте, поезжайте, Алексей Алексеевич, полечитесь. И заодно своими глазами посмотрите, что там и как, — сказал военный министр.
Едва приехав на место, Брусилов узнал об убийстве двадцать восьмого июня в населенном сербами боснийском городке Сараеве наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги герцогини Гогенберг. Страницы газет запестрели фотографиями с места происшествия и тревожными телеграфными сообщениями из Берлина, Вены, Белграда, Парижа, Петербурга.
Но здесь, в этом мирном курортном городке, ультиматумы, предъявляемые из Берлина и Вены, не казались столь серьезными и тревожными, какими были на самом деле. Трудно верилось, что возможна война… До одного дня, навеки врезавшегося в память.
…В Киссинген генерал приехал со своим новым адъютантом. Им был Павел Болдин.
Раздумывая о том, кому передать свое умение, искусство, опыт, Брусилов обращался мыслями к Болдину. Ему хотелось, чтобы Болдин был с ним рядом. Лишь одно смущало: согласится ли самостоятельный и, судя по всему, честолюбивый офицер с должностью исполнительского характера? Подготовлен ли он к такого рода работе? Не придется ли ему себя менять, а если придется — будет ли это благом? Брусилову нужен был не только помощник и исполнитель, нужен был советчик и товарищ.
— Буду рад служить с вами, Алексей Алексеевич, — совсем не по-военному ответил Болдин, пожимая протянутую ему руку… И тотчас поправился: — Буду рад честно служить вам, господин генерал.
…Воскресным днем афиши приглашали в центральный парк Бад-Киссингена. Они обещали невиданное зрелище. Все, кто был в этот день на курорте, поспешили под вечер к цветнику.
Брусиловы и Болдин спускались по терренкуру, когда Павел Александрович, показав рукой в сторону площади, спросил:
— Поглядите, Алексей Алексеевич, что там?
Площадь была превращена в макет Московского Кремля, над которым возвышалась колокольня Ивана Великого. Звучала музыка. До слуха долетали подгоняемые волнами ветра отрывки русского гимна.
Едва Брусиловы и Болдин подошли к площади, как вверх взметнулись огни фейерверка, загрохотали оружейные залпы.
Русские, стоящие на площади, ничего не понимали. Что за честь такая России? Что за демонстрация? Было известно, что Германия готовится к войне, поощряет Австрию. И вдруг этот Кремль в центре площади курортного города, куда съехалось множество людей из разных стран. Что бы это значило? Быть может, произошло за последние дни что-то такое, о чем не успели написать газеты и о чем еще не знают русские, живущие в этом провинциальном городке? Быть может, в Германии мудрость и осмотрительность взяли верх над национальной фанаберией и извечной неприязнью к России — поняли, должно быть, что с Россией дружить выгоднее и пристойнее, чем воевать?..
Они догадались о том, что все это значило, когда первые искры фейерверка упали на деревянные постройки, когда загорелся Кремль и, ослепляя искрами людей, стоявших поблизости, начали рушиться его стены. Упала колокольня Ивана Великого. На площади послышались ликующие крики. В этот момент всеобщего торжества оркестр заиграл увертюру Чайковского «1812-й год». Брусилов был в оцепенении. Потом, придя в себя, порывисто схватил Болдина за руку и сказал:
— Смотрите, смотрите, как готовят народ к войне. Ужасное зрелище, но как продумано все, какой взрыв энтузиазма! А что знают о войне у нас? Кого мы готовим и как?
Вскоре после возвращения Брусиловых и Болдина в Россию пришло известие о том, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Россия, верная союзническим обязательствам, выступила на стороне Сербии. Германия объявила войну России, а позже и Франции.
Начиналась мировая война. Тогда она еще не называлась первой.
Болдин вошел в кабинет Брусилова и, с подчёркнутой торжественностью отдав честь, спросил:
— Разрешите обратиться, ваше превосходительство?
— Слушаю, Павел Александрович. — Брусилов оторвал от карты колесико верстомера.
«Не вовремя, — пронеслось в мозгу Болдина. — Может быть, перенести разговор?»
— Садитесь, Павел Александрович, у вас что-то важное?
— Я хотел бы просить ваше превосходительство… хотел бы сказать, что не жалею ни об одном дне, ни об одном часе, проведенном в должности вашего адъютанта, и рассматриваю это как большую честь — быть рядом с вами, помогать вам и учиться у вас. Говорю с открытым сердцем: я стал за эти годы другим человеком. Но я знаю о событиях, которые предстоят, и долг повелевает мне обратиться к вам, ваше превосходительство. Переведите меня в строй, дайте повоевать не в ставке — на поле боя, понять самому, на что я способен, что я могу. Мне это необходимо не для того, чтобы кто-то подумал обо мне хорошо… Мне это необходимо прежде всего самому, чтобы лучше думать о себе, если, даст бог, все кончится благополучно.
— Одобряю, Павел Александрович… Я понимаю, это решение могло быть продиктовано только голосом истинно русской души. Но позвольте спросить вас… Обо мне, старике, вы хоть немного подумали? Каково будет мне… лишиться помощника, которому я доверяю, и привыкать к другому, которого я не знаю и который, я говорю об этом не для комплимента, будет не столь быстр умом и делом… как его предшественник. Теперь, как никогда, мне нужен человек, на которого я привык полагаться, — произнес Брусилов, выделив слова «я привык». — Разве мы с вами не воюем? Если, с божьей милостью, осуществится задуманное, разве мы с вами…