Поместье с привидениями
Шрифт:
Он увидел это место совершенно случайно. Пару лет назад, уже глубокой осенью, когда Ермолаев возвращался с охоты, перевернулась лодка, и ему пришлось плыть до берега, гребя, как Чапаев, одной рукой, потому что второй он держал над головой ружье. Бросить его, даже для спасения собственной жизни, было никак нельзя, потому что ружье являлось раритетным образцом, изготовленным фирмой Chapuis Savana Rigby. Когда-то такие ружья выпускались специально для африканских сафари и использовались для охоты на опасных зверей и крупную дичь.
Стоило оно приличных денег, настолько приличных, что сам бизнесмен Ермолаев никогда
Тот, когда перевернулась лодка, был первым. Точнее, добыча у него была и тогда, вот только пошла ко дну. Спас Глеб лишь себя и ружье, выбравшись из озера в незнакомом месте и разведя костер на берегу. Идти дальше мокрым насквозь при температуре воздуха в плюс три градуса было сущим самоубийством, а Глеб любил жизнь и заканчивать ее, да еще таким глупым способом, не собирался.
Жизнелюбия и жизнестойкости в нем было много с детства. Не очень простого, но совершенно точно счастливого благодаря бабе Дусе, приходившейся маленькому Глебу прабабушкой. У нее был маленький деревянный домик, стоящий почти на лесной опушке, с кухонькой, в которой с трудом расходились два человека, и небольшой комнатой, значительную часть которой занимала русская печь.
Каждую весну баба Дуся собственноручно ее белила. Печь приходилась маленькому Глебу и кроватью, и нянькой, в объятиях которой всегда было тепло, и местом для игр. Купали его тоже в печи, в которую надо было залезать, когда она остынет, хотя и не до конца. И во взрослой своей жизни, купив тот самый земельный участок на берегу озера, где он выбрался на сушу и грелся у костра, всей грудью вдыхая прелый воздух осеннего леса со сброшенной листвой и обнаженными ветвями деревьев, спокойной гладью воды, над которой крякали утки, и брусничником под ногами, он обустроил такую же точно печь.
Он купил это место, с большим запасом купил, поставив заграждения почти в двух километрах от собственно того заповедного уголка, в который приезжал, когда ему нужно было отдохнуть и очиститься душой. Теперь там стоял такой же небольшой домик, какой был когда-то у бабы Дуси, и никакие удобства Ермолаев там оборудовать не стал, потому что воспоминания требовали деревянного сортира под елками, огромной, не по размерам комнаты, печи, в которой можно было готовить самую простую, но сытную и очень вкусную еду, металлической кровати с шишечками на спинке, заправленной белыми, хрусткими от крахмала простынями, теплого ватного одеяла, сшитого из разномастных лоскутков.
У него теперь было это все, вот только мыться внутри печи он не мог, потому что попросту в нее не влезал. Не пятилетний же мальчик и не хрупкая, худенькая, согбенная годами и тяготами жизни старушка, потерявшая в войну мужа и в одиночку вырастившая четверых детей, поднявшая внуков и теперь присматривающая за правнуком. Печь он тоже белил каждую весну, хоть и было это чисто символическим жестом, а для мытья построил небольшую баню, которой у
Его отец, бабы-Дусин сын, справил бы, но он умер, когда Глебу было совсем мало лет. Погиб при исполнении задания, работая в уголовном розыске. После смерти отца его и отправили к бабе Дусе, и жил он в маленьком домике на опушке леса до тех пор, пока не пришлось идти в школу. И ей-богу, это были лучшие годы в его жизни.
В свой собственноручно выстроенный рай, точную копию детских воспоминаний, он наведывался, как только мог. То есть нечасто. Дела не признавали календарей, и иногда Ермолаев месяцами работал без выходных, особенно в сезон, когда можно было завести технику в лес и заготовка велась полным ходом. Он не оставлял без личного контроля ни одной мелочи, потому что именно в этом и крылся секрет успеха.
Ермолаев мог сам управлять и мульчером, и бульдозером, и древовалом, и валочно-пикетирующей машиной, и харвестером, и форвардером, и трелевочным трактором, мужики на всех участках работы его уважали, а потому безоговорочно слушались. В лесу это было важно. Там вообще существовала своя, особая иерархия отношений, которые казались чуждыми и непонятными в повседневной жизни тем, кто с лесом был не связан.
Лесники – особые люди, это знают все, кто хотя бы раз с ними сталкивался. Тут характер требуется, слабакам и понтовщикам в лесу делать нечего. Работа на тридцатиградусном морозе опасна, что и говорить, и требует не только бесстрашия, но и основательности, неспешности, умения жить и действовать с оглядкой, понимания, что всех денег не заработаешь. Да и с лесом нужно быть на «ты». На одном языке разговаривать. Ермолаев, к примеру, лесным языком владел в совершенстве. Один из его конкурентов, теперь уже бывший, всерьез считал, что ему черт люльку качал, а лесные духи в делах помогают. Что с дурака взять? Упокой господи его душу.
Впервые за руль трактора, работающего в лесу, Глеб сел, когда ему и четырнадцати не стукнуло. И спустя месяц управлялся с объемом работ ничуть не хуже вечно пьяных тридцатилетних «напарников», а даже и лучше, потому что был, в отличие от них, совершенно трезв и сосредоточен. Это помогало уходить на том же тракторе от полицейской погони, бросив технику в лесу. Однажды, чтобы не быть пойманным, он даже загнал свой трактор в болото. Спустя три дня его четырьмя бригадами вытаскивали. На тот момент уже его бригадами. И было ему тогда двадцать два. Надо же, почти двадцать пять лет прошло, а кажется, вчера это было.
В те времена Глеб Ермолаев слыл одним из самых известных в области черных лесорубов. Его уважали, им восхищались, ему завидовали, им пугали детей, его мечтало схватить за руку все областное УВД, а он пер напролом и никогда ничего не боялся, и выходил сухим из всех переделок, оставляя далеко позади конкурентов и желающих отжать его сферу влияния. Не всегда живыми.
Сегодня Глеб Валентинович Ермолаев был серьезным бизнесменом, которому на вполне легальных основаниях принадлежало право аренды на два миллиона кубометров лесных угодий в год в их регионе, да еще в соседних областях, а также три лесоперерабатывающих производства, что суммарно составляло примерно десять миллиардов годового оборота. До начала этого года дела шли настолько хорошо, что он просто животом чуял, что так долго продолжаться не может.