Поминки по Арлекину

Лорес Юрий Львович

Скрывается за занавесом.

4-я маска. Он говорил со мной

6-я маска. (тише) Со мной

8-я маска. (еще тише) Со мной

10-я маска. (совсем тихо) Со мной

4-я маска. Он обнимал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. И называл судьбой

6-я маска. Судьбой

8-я маска. Судьбой

10-я маска. Судьбой

4-я маска. И целовал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. Как хорошо мне было с ним вдвоем

6-я маска. Вдвоем

8-я маска. Вдвоем

10-я маска. Вдвоем

4-я маска. Я засыпала под его рукой

6-я маска. Рукой

8-я маска. Рукой

10-я маска. Рукой

4-я маска. Но он все время думал о своем

6-я маска. Своем

8-я маска. Своем

10-я маска. Своем

4-я маска. Он был со мной, как будто не со мной

6-я маска. Со мной?

8-я маска. Со мной?

10-я

маска. Со мной?

Кружась, уходят. Занавес открывается. Комната Поэта. Поэт — в кресле. Женщина в черном сидит на помосте у ладпика. Поэт к ней спиной.

Поэт

Кружит, кружит, кружит снег. Метет, метет. Ни следов уже не видно, ни дорог. Эта комната моя, как островок. И поет… Чей-то голос мне послышался во сне. Чей-то голос, чей-то голос за стеной, Чей-то голос над моею головой. Чей-то голос слышен мне едва-едва, Звуки плавно превращаются в слова. Чей ты голос? Имя назови твое. Мы с тобою в этой комнате вдвоем. Мы с тобою в этой комнате одни Вес столетия, вес годы и все дни. Кружит, кружит, кружит снег, Метет, метет… Чей-то голос мне во сне Поет, поет. Ни следов уже не видно, ни дорог. Я один, и голос этот одинок. Ты не прячься, ты со мной заговори. Если что-то не услышу — повтори. Непонятны и чудны слова твои. Назови себя, не бойся, назови.

Женщина в чёрном

Как звали меня изначально, в ночь после рожденья, Когда испеченная Словом Господним земля пахла так, будто свежий пирог? И что началось для меня — восхожденье иль грехопаденье? Я дверь отворила и, воздух глотнув, переступила порог. И голову пряча в ладони от Божьего гнева, Бежала я прочь по горячей и влажной земле. И голом твой в уши шептал мне: «О! Ева! Любимая! Ева!» Твой голос мне в уши шептал, но, быть может, не мне. Я помню, что после меня называли Марией. Названия помню тех мест: Вифлеем, Назарет и Магдала. Волхвы мне даров не дарили, судьбы не гадали, Но звезды далеких миров мне лицо озарили. О, если б все беды мои от людей оставались сокрыты? Но снова, босая, на грешную землю ступаю. Нашелся чудак, называвший меня Маргаритой — Достаточно было имен — я иных не желаю. Достаточно было времен — я иных не желаю. Душа отболела — пускай и твоя отболит. Ты ищешь меня. Ты не можешь иначе — я знаю. Ты ищешь меня, за меня принимая Лилит.

Уходит. Поэт оглядывается на помост, но никого не видит. Появляется Дьявол.

Поэт

Кто был здесь? Только что… Незримый, еле слышный… А я не удержал. Как глупо и нелепо! Всего земного радостней и выше, Казалось мне, меня коснулось небо. Что в этой жизни жизнь? Прикосновенья К природе, к людям, к разуму и счастью. Прикосновений краткие мгновенья, Продлить которые не в нашей власти. И слава богу! Не пресытиться плодами, Не преломить касаясь, не нарушить. В руках у нас все то, чем обладаем, В конце концов становится игрушкой. Но я запомнил все, чего касался Дыханьем, пальцами, губами и глазами. Коснулся — и прошло. Но тонкий след остался, А значит, я живу и твердо это знаю. Живу и жду иных прикосновений Иль тех же самых — были бы случайны. И в том, что не владею, не было б сомнений, А значит, не желаю знать чужие тайны. Живу и жду, и верю — не напрасно. Но не скажу, каков бы ни был случай: Остановись, мгновенье, ты — прекрасно! Немедленно прекрасное наскучит. Живу и жду, и верю, как умею, Что каждая душа когда-нибудь проснется. Но я прекрасного коснуться не посмею, Пока оно ко мне не прикоснется.

Дьявол

Кто был здесь? Как тебе сказать? Не больше и не меньше, Чем знаешь ты, наслышанный о чем-то, Всего лишь женщина, поверь, всего лишь женщина. Как все, кто состоит в союзе с чертом. И так же душ хозяйка полновластная. И я, как черт, прекрасно понимаю, Что женщины есть выражение прекрасного, Когда целую их и обнимаю. Я тоже помню чудные мгновенья, Которых в жизни у меня хватало. Но мало мне одних прикосновений И женщинам, как видно, тоже мало. Зачем она была? Яснее ясного! Страдая не любя. Любя — опять страдая. Как женщину, постичь прекрасное, Увы, нельзя, не обладая. Извечно обладанье значило успех, И в качество переходила численность. А женщины всегда любили

тех, Кто понимал их полную бессмысленность. И если быть серьезным, между нами, В разряд прекрасного не входит ли постель? Ведь ты глядишь на мир открытыми глазами, А женщины подглядывают в щель. Мы случаи не будем трогать частные. Пренебрежем, не относя к разряду числ. Есть в женщинах бессмысленность прекрасного, Его обезображивает смысл. Кто был здесь? — ты спросил. Всего лишь женщина. Или само прекрасное? Прекрасные черты. Была, ушла — не больше и не меньше — Когда не поняла, что хочешь ты.

Поэт

Что я хочу? Услышать снова голос, Запомнить, передать его стихами. А за окном метель не утихает, И на земле пустынно, снежно, голо. Летят снега, как искры от костра, Как будто пламя тянет руки к небу, Как тянут звук далекого молебна, Поет метель с утра и до утра. Поет метель и мечется в окне, Как будто тени бегают в огне. И эта мочь — все через край, все чересчур. Итак, вопрос: чего же я хочу? Стою и знаки на окне черчу: Антарес, Сириус, Капелла, Альтаир. О, как бы ужаснулся мир, Когда бы вдруг узнал, что я хочу! Я заблужусь в узорах на окне, Я на крылатом улечу коне. В смешеньи звезд и снежного огня Который век не достает меня. Что я хочу? Стою и хохочу. И это отражение мое Терплю, как поражение свое. О, если бы я знал, чего хочу!

Песня масок

Танцевать, танцевать до упаду От рожденья до судного дня. По Адаму и Еве родня Мы друг другу меж войн и парадов. Чтоб не слышать, как время спешит, Мы шагаем со временем в ногу. И снежок, что следы порошит, Как посланник от мира иного. В пашем ганце и смерть и любовь. Пусть обнимутся истина с ложью. Как смешалось сияние лбов С белизноюу хоженной кожи. Танцевать, танцевать, до упаду. Если пить и любить — так до дна. Просто жизнь нам досталась одна — Ну порадуй себя, ну порадуй! Потому что все наши дела До смешного похожи на танец. Те же души и те же тела, Тот же блеск, а точней, тог же глянец. В этом чапцс и смерть и любовь, И кружение белого снега, Словно сорок библейских хлебов Безнаказанно падает с неба. Танцевать, танцевать, до упаду. Мы вдвоем: я — один, ты — одна. Роль заучена, сцена видна. Ну скажи, почему ты не рада? Ради бога, не надо огня — Никакой из огней ни к лицу нам, Словно кто-то глядит из окна, Под которым мы вечно танцуем. Все равно только смерть и любовь В сочетаньи становятся жизнью И теряет рассудок любой, Отраженный оконною призмой. Танцевать, танцевать, до упаду, Осторожно потрогать карниз И не выдержать долгого взгляда. Задыхаться от крика «не надо!», Танцевать, танцевать… Oтвернись.

Занавес

Действие второе

Сцена I

Занавес открыт. Помост у задника представляет собой крышу, за которой видна панорама летнего города. Звучит песня.

Песня

Мой город, в котором впервые увидел я свет, Где все потеряю, пожалуй. Живу и не знаю, люблю я тебя или нет. Наверно, люблю, если не уезжаю. Каков этот город, и жизнь такова: Чужие дома, пустыри, перекрестки. Но рад, что любовь на пустые слова Растрачивать мне не придется. Мой город, в котором все было со мной в первый раз И, видимо, будет в последний. Каким бы ни стал ты, каким бы ты ни был сейчас, Хвалить и бранить я тебя не посмею. Я выйду из дому в пургу тополей, Чтоб древнею пылью твоей пропылиться. Как жаль, что с годами мне все тяжелей В кварталах твоих заблудиться. Мой город, в котором когда-то не будет меня, Не будет, как не было прежде. Но все-таки рад, что таким тебя знал только я, А ты не останешься тем же. Когда на твоих перекрестках часы Смеются в глаза запоздалым прохожим, Я вдруг понимаю, что все же твой сын — С годами с тобой мы все больше похожи. Мой город, в котором смешались тоска и гульба, Бог, правящий мной, я тебя не исправлю. Но счастлив я тем, что оставлю тебя Другим, а не просто оставлю.