Помнить нельзя забыть
Шрифт:
–Энни, это Дарси. Ты дома, как ты?
– Я отдыхаю, все нормально. Завтра все будет, как прежде, – голос Энни показался ей самой чужим, ледяным. Она повесила трубку, не дожидаясь ответа Дарси, хотя и слышала, как он начал что-то торопливо и обеспокоенно говорить ей.
Повесив трубку, она собралась пойти на кухню, чтобы выпить чаю, или даже съесть чего-нибудь. Но тут её взгляд упал на платье, которое лежало на её пути.
Не выдерживая больше скопившегося в ней за прошедшие сутки напряжения, Энни сдалась. Сначала её грудь сотрясали глухие, почти беззвучные истерические рыдания. Даже слез не было, на мгновение ей стало страшно от того, что с ней происходит. Ведь такого раньше не было. Но эмоции
В какой-то момент она резко остановилась в своем горе, схватила ножницы из ящика на кухне, с которыми, вернувшись в прихожую, старалась причинить своему новому наряду столько же боли, сколько испытала сама. Она безжалостно, хаотично кромсала его на неравные части, множество мелких частей, таких же, на которые было разбито её сердце.
На следующий день все действительно было как бы, как и прежде. Но Энни не сумела до конца скрыть от Ларсена перемену, произошедшую с ней. А от наблюдательной Энни сложно было скрыть перемену, произошедшую в Лизи. Казалось, они поменялись местами. Лизи стала вставать раньше обычного, тщательно приводила себя в порядок, прихорашивалась и наряжалась, насколько могла позволить себе пациентка больницы. А Энни спрятала все свои чувства и переживания под белые сестринские халат и шапочку, почти не общалась с Дарси на отвлеченные от работы темы, а если он что-то спрашивал, старалась поскорее уйти.
***
Вот уже несколько недель Лизи не понимала саму себя. Она даже начала вести второй дневник – первый она вела по просьбе доктора Ларсена, а во втором писала то, что
Ларсен не должен был знать, по крайней мере, пока. Пока она не поймет себя, и его тоже.
С их первой встречи, с их первой весны прошло полтора месяца, он проводил с ней практически все свое рабочее время и частенько даже задерживался, они работали как партнеры, казалось, он так искренне интересуется ею и, конечно, тут не только врачебный и научный интерес. Лизи видела, как он улыбается ей, как нежно смотрит. Она наслаждалась теми новыми ощущениями, которые он ей дарил своим присутствием, звуком своего голоса. Голоса такого разного, сегодня серьезного, завтра чуть хриплого от простуды, а вчера полный такого искристого веселья, что ей казалось, что, задавая свои вопросы, он над ней подшучивает. Лизи становилось смешно порой от собственных мыслей о том, насколько проще до терапии была её жизнь в больнице. Уколы, таблетки и одеться потеплее, потому что без движения она все время мерзла – вот чем была ее жизнь. Теперь же так хотелось выглядеть хорошо, нет, не хорошо, а привлекательно, чтобы он смотрел на нее не как на больную, а как на девушку. В больнице, когда второй год пошел без покупки косметики и новых вещей, быть привлекательной оказалось для Элизабет очень сложной задачей. Родители были далеко, привозить подарки, обновки было некому. Зато возобновилось их общение по телефону, и встревоженный, не верящий в чудесное выздоровление дочери голос матери потихоньку стал прежним, спокойным и заботливым. Через пару дней они увидятся. Лизи стала задавать себе вопрос, который раньше для нее вообще не стоял – что будет после больницы? Хочет ли она вернуться домой? Мать постоянно твердила, что ждет её дома, что в её комнате ничего не меняли. А Лизи, такая новая, такая другая не хотела и не могла вернуться назад, в прежнюю жизнь.
Сегодня утром по очереди то Энни, то Дарси заходили к ней и задавали странные вопросы, приглядывались так, будто что-то идет не так. Или все идет так, просто наступил финал, и они оба нервничают перед ключевым моментом лечения – трансплантацией отрезка памяти Лизи.
****
–Эн, так что ты думаешь? Мне кажется, она вполне готова к трансплантации…– Дарси, прищурившись, смотрел в окно.
–Да, док, она готова, – решительно ответила Энни. – Но, на мой взгляд, не к трансплантации, а к тому, чтобы просто выйти в нормальную жизнь. Я считаю, что она реабилитировалась и, Элизабет может жить обычной жизнью, придерживаясь рекомендаций врача и регулярно наблюдаясь. Думаю, что трансплантация памяти ей больше не требуется. То, кем она приехала сюда, и кто она теперь – это два разных человека.
– Подожди, Эн! – Дарси побагровел, услышав подобное, – Да ты с ума сошла! Мы шли к этому столько времени, я только ею и занимался, а ты предлагаешь все бросить?! Сейчас, когда я подошел к финалу?! Когда все готово, когда я на пороге открытия!?
– Доктор Ларсен, – начала Энни официальным тоном, – хочу напомнить Вам о врачебной клятве, о том, что главное «не навредить». И теперь вполне очевидно, что подобный опыт принесет Элизабет вред, а не пользу. Зачем пить таблетку, которая не нужна и у которой столько побочных эффектов? Вы, прежде всего, врач, а уже после ученый, а Ваши пациенты – не лабораторные крысы!
Ларсен просто обалдел от того, что услышал от своей тихой исполнительной ассистентки.
– Уйди, пожалуйста, – тихо произнес Дарси.
– Что? – не поняла Эн.
– Выйди вон!!!
***
Энни шла по коридору в полном смешении мыслей – она пошла против того, кого все эти годы практически боготворила, кем так восхищалась, кого так любила. Дарси был для нее всем, воплощением идеального мужчины. Он первым всегда учил её гуманности и первоочередной ценности человеческой жизни.
Она сейчас же пойдет к Элизабет и еще раз с ней поговорит, может он все же прав, может сама Энни ошибается, и Лизи действительно все еще нужна эта операция. Ведь он не может оказаться таким, таким…таким подлым, таким беспринципным.
Подойдя к палате Элизабет, прежде чем постучать в дверь, Энни прислушалась и отчетливо услышала, как внутри веселый женский голос напевает ритмичную мелодию.
– Привет! Можно к тебе? – с улыбкой спросила Энни, просунув в чуть приоткрытую дверь одну голову.
– О, да, конечно, заходи, – воскликнула Лизи и лучезарно улыбнулась.
– Лизи… – Энни не знала, как и с чего начать…– Лизи, как ты себя чувствуешь? – в голосе Энни были и забота, и замешательство, и тревога. На самом деле Энни боялась услышать то, о чем уже давно догадалась, о том, что Лизи здорова, что она готова уйти отсюда и больше не нуждается в их помощи, а тем более в такой опасной и непредсказуемой вещи, как трансплантация памяти. Но она не могла допустить, чтобы на здоровом человеке кто-то, пусть даже это тот, кого она очень любит, из-за своих амбиций исковеркал здорового человека.
– Замечательно, – звонко отозвалась Лизи, – я созванивалась с мамой, она сказала, что на днях приедет и привезет одну из моих подруг в гости, я так счастлива.
– Лизи, а что ты чувствуешь, о чем думаешь, когда ложишься спать?
Удивленная и оторопевшая Лизи не знала, что сказать, и вопросительно посмотрела на Элизабет. В ответ Энни улыбнулась и положила руку ей на плечо.
– Лизи, ты не представляешь, как много сейчас значат для меня твои молчание и немой вопрос во взгляде. Видишь ли, если бы я задала тебе такой же вопрос еще три-четыре недели назад, то ты бы ответила или отреагировала так, что мне и без ответа все стало бы ясно. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Лизи нервно сглотнула и внезапно крепко обняла Энни, слезы брызнули из ее глаз:
– Я почти не вспоминаю, Энни, я почти забыла!
–Вот видишь, а прошло только 8 недель, что будет, когда ты выйдешь отсюда, встретишь новых людей, побываешь в новых местах. Ты будешь вся заполнена новыми мыслями, эмоциями. Старым воспоминаниям места просто не останется. – Энни сама еле сдерживала слезы, так радостно было видеть эту ожившую девочку, полную желания жить.
– Да, ты права, – Лизи смахнула слезы, уже успевшие скатиться на щёки, и сдерживая те, что снова наполнили её глаза, улыбнулась и снова обняла медсестру.