Помор
Шрифт:
Надо полагать, сеньор Мартинес рассуждал схожим образом, ибо останки его хижины дымились как раз на выбранном Чугой уступе. Дом сгорел дотла, обугленные стропила, изгрызенные огнём, провалились меж бревенчатых стен в общую топку, а трава на несколько шагов вокруг иссохла и пожелтела.
Фима ощупал головешки и выдал:
— Мине сдаётся, шо запалили халабуду вчера.
— Натурально, — кивнул Иван.
— Стало быть, — сделал вывод помор, — это не Суноль тут со спичками баловался, а стрелки с ранчо Гонта.
— Шоб я так знал, как я не знаю, — выразился Беньковский.
— Поговори мне ещё, — проворчал Чуга, осмотрелся с видом завоевателя и сказал: — Значит, так. Фургоны поставим здесь. А вы давайте пересаживайтесь на коней. Ты, Фима, съездишь во-он туда. Видишь? Там вроде малый каньончик ответвляется. Глянь, что там и как.
— Понял, босс! — бодро ответил Ефим.
— Сёма, а ты смотайся к реке…
Разослав людей, Чуга перекинул седло на рыже-чалого и двинулся вверх по каньону. Долина постепенно сужалась, отвесные скалистые стены сходились, грозя перекрыть дорогу, но нет, просвет оставался.
— Бутылочное Горлышко, — пробурчал Фёдор. Подумал и решил, что название вполне подходящее.
За Бутылочным Горлышком склоны стали положе, а потом разошлись амфитеатром, открывая полукруглую долину. И воды, и травы здесь было вдоволь. Простора особого не ощущалось, зато местечко укромное, скотокраду здесь делать нечего.
Долина поднялась ещё выше, пропуская Чугу на луга, обрамлённые соснами и клёнами, покрытыми мхом. Листву клёны сбросили, за их голыми ветками темнела хвоя елей и высоченных мамонтовых деревьев.
«Лепота!»
Рычание и треск ветвей отвлекли внимание Фёдора, рука его будто сама по себе скользнула к кобуре, но нет, это не по его душу — из зарослей выпрыгнул олень, следом выскочила пума. Подраненное травоядное споткнулось, припадая на одну ногу, и хищник набросился на него, опрокидывая, подминая, перегрызая горло. Резко обернувшись, пума заметила Чугу и прижала уши, зашипела, зарычала грозно, щеря окровавленную пасть: «Не отдам! Это моя добыча!»
— Приятного аппетита, — усмехнулся Фёдор, заворачивая Рыжика. Конь немного нервничал.
Заехав по узкой звериной тропе в самую чащу, Чуга обнаружил «медвежье дерево» — это была сосна, чью кору исполосовали когти здоровущего медведя. Тут звери словно состязались, кто из них крупнее. Этот, что драл кору, дотянулся до восьмифутовой высоты. Наверняка гризли — у этих медведей когти длиннее, чем у бурого мишки. Вон, на дереве видны следы всех пяти пальцев.
Фёдор с благоговением продвигался по тропе, петлявшей средь громадных мамонтовых деревьев. Их красно-коричневые стволы уходили в небо, а верхушки терялись в низкой облачности. Гигантские папоротники легко могли скрыть коня.
Там, где долина кончалась, едва не достигая вершин гор Мендосино, на травянистой возвышенности стояли две башни. Квадратные в плане, они поднимали чуть наклонные стены этажа на три. Вряд ли их возвели испанцы, подумал Чуга, подъезжая поближе. Не та архитектура.
Спешившись, он заглянул в низкий лаз, ведущий внутрь левой башни, пониже и потолще правой. Потолки тут, если и были, то давно обвалились — квадрат неба синел вверху. Сохранилось одно лишь бревно с глубокими зарубками — трухлявое, оно держалось буквально на честном слове. Такими «лестницами» пользовались индейцы. Стало быть, сделал вывод Фёдор, и башни сложены «краснокожими братьями».
Повернувшись уходить, он заметил остатки костра. Огонь разводили совсем недавно — углям было дня три-четыре, не больше. Чуга усмехнулся: не такой уж этот каньон затерянный, каким хочет казаться. Интересно, кто сюда наведывался? Люди сеньора Мартинеса? Это вряд ли…
Фёдор пригляделся повнимательней. Отпечатков было в достатке, их оставили двое или трое человек.
Обойдя вокруг строения, Чуга обнаружил место, где привязывали лошадей. Да, тут точно побывали трое — на одном были новенькие ковбойские сапожки, у другого старые — каблук сильно стёрся, а третий был обут в тяжёлые башмаки — такие любят носить лесорубы.
Хмыкнув, Чуга залез в седло и пустил Рыжика шагом. Теперь, когда Фёдор настроился на поиски чужаков, его глаза примечали больше деталей — мягкая земля отлично хранила отпечатки.
Уже подъезжая к Бутылочному Горлышку, он резко натянул поводья — на глинистой проплешине у самого ручья «наследила» косолапая грулла. Та самая, что унесла неизвестного стрелка в Техасе, на тропе Чизхолма.
— Твою-то ма-ать… — протянул Чуга.
Вот, значит, какие гости заглядывали в «его» каньон! Да нет, при чём тут кавычки? Это именно его каньон, его долина, его ранча. Пётр Степанович выправил ему бумаги на всю Ла-Року, за земельные участки деньги плачены, и всяким гонтам тут делать нечего.
— Мало тебе железных дорог и рудников, — пробормотал Фёдор, — так тебя и разэдак! На травку потянуло? Ну ты у меня дождёшься!
Пришпорив Рыжика, он поскакал к устью.
Друзья уже успели вернуться с разведки — Ларедо и Захар крутились на уступе, облюбованном Фёдором под дом и хозяйство, Беньковский с Исаевым чистили лошадей.
— Докладаю, об чём мы видим! — осклабился Фима. — Малый каньончик узкий совсем, шо твой коридор, коло него — озеро. Усё!
— Понятно… — Почесав в затылке, помор обернулся к Ларедо: — А у тебя как?
— Трава хорошая, — сообщил Шейн, вытирая потные ладони о штаны, — воды много.
— Это хорошо… Следов приметных не замечал?
Ларедо замялся.
— Да так, кое-где костров остатки…
— Давние?
— Мм… Жгли недели две назад.
— Ага… А я посвежее видал, трёхдневной давности. И след мне попался — той самой груллы.
Фима сделал большие глаза.
— Я дико звиняюсь, но то було в Техасе! — сказал он.
— Шоб ты понимал в колбасных обрезках! — парировал Исаев. — Мы тоже из Техасу и на тех же парнокопытных верхом.