Помпеи нон грата

Грошек Иржи

Надо было тогда записывать, чтобы теперь на досуге проанализировать – почему в молодые годы у меня не сложились романтические отношения с городом Эйском. Да вот незадача, в школьных сочинениях не приветствуется реализм, и в десятом классе подрастающие литераторы пишут про бабочек и гербарий, вместо того чтобы рассказать во всех юношеских подробностях – «Как я провел лето». Поэтому приходится наверстывать упущенное в своих мемуарах, когда ничего толком не помнишь, и снова получается какой-то гербарий из пересушенных девочек. Да я бы сажал за такую литературную педофилию!

Ведь все побудительные причины, по которым ты бегал за девочками, а в результате предпочел ту, что обратила на тебя внимание, утеряны. И можно на склоне лет придумать

себе оправдание, но смею заверить, что побудительные причины не восстанавливаются. Вдобавок девочки от девочек отличаются только носиками и по другим параметрам не идентифицируются. Я, конечно, утрирую, потому что есть еще разноцветные глазки и разной длины косички, однако на этом все девичьи причуды заканчиваются. Поскольку женского мозга там еще нет, как бы мне ни возражали современные переростки, а только дремлющие инстинкты – найти своего принца и нарожать ему дураков. За каким, извините, чертом вы приносите в дом куклу и дарите своей дочери? Чтобы она имитировала неполноценную семью, а повзрослев, мастурбировала на плакат с изображением Джастина Тимберлейка? На что обрекаете? Может, это будущая Склодовская-Кюри и надо тащить в дом микроскоп! Тогда вместо плаката с Джастином Тимберлейком появится черно-белая фотография Альберта Эйнштейна с высунутым языком, от которого тоже нет никакого прока. А вы что из девочек делаете? А после удивляетесь, откуда на Рублевском шоссе столько проституток, и в игрушечных домиках, и снаружи. Они ищут своего принца. А те, что в домиках, – уже нашли!

Вот видите, что получается, когда пишешь про девочек не по горячим следам, а в пересушенном возрасте?! Одно брюзжание, шелест и дребезжание. И надо признаться, что за отчетный период времени я дважды был «принцем с домиком», или с отдельной квартирой, если хотите. И дважды меня лишали этого звания и списывали в архив. Поскольку принц без домика – это не принц, а какое-то издевательство над женской личностью! Здравствуйте, девочки! Мне надо поставить бюст в городе Эйске как дважды принцу на малой родине за неимением лучшей.

Поэтому, честно сказать, меня несколько озадачили откровения Юлии Феликс, что предлагала мне половину домика, то есть считаться принцем на паритетных началах. Прежняя жизнь вместе с античным принципом «Omnia formonsis cupio donare puellis!» – «Все раздарить я хочу без остатка красивым девчонкам!» – полетела к чертовой матери, когда после пяти «законных девочек» я собрался на заслуженный отдых.

Однако за время моего отсутствия в городе Эйске произошли важные геологические изменения. Тот глинистый обрыв, что веками себе потихоньку и равномерно сыпался, словно песочные часы, стал разрушаться ускоренными темпами, и за последние двадцать лет добрую половину (и так небольшого) города Эйска пожрало море. А все, что сохранилось, местные власти объявили непригодным для жительства и перекрыли подачу туда кислорода. Конечно, не в прямом смысле, а пользуясь географическим положением, поскольку город стихийно возник на так называемом Эйском полуострове, правда еще в восемнадцатом веке, и теперь ничего не стоило соорудить шлагбаум на перешейке и посадить двух сторожевых собак, чтобы граждане здесь не шлялись, во всяком случае беспрепятственно.

Случись нечто подобное с Венецией, мировое сообщество забило бы в барабаны и объявило гуманитарную катастрофу. Но эйские халупы не значились в списках культурного наследия всего человечества и, честно сказать, не имели архитектурной ценности. Там жили люди на «бытовом уровне», и, наверное, этот богатый на корыта и чайники исторический период заинтересует археологов лет эдак через тысячу, да и то каких-нибудь этнографических извращенцев. Но должен предупредить грядущие поколения изыскателей, которые вдруг захотят покопаться на месте эйской трагедии, что, в отличие от Помпей, наши халуповладельцы выносили из дома всё. А по тем, извините, предметам жизни и деятельности, что они за собою оставили, можно превратно истолковать

наше время.

Я не стану вдаваться в финансовые подробности и разглашать суммы прописью, что получили халуповладельцы в виде компенсации за утраченное имущество, но такие прописи были, готов присягнуть, а что с ними дальше случилось – не знаю. Как говорит мой знакомый бухгалтер: «Деньги я вам отправила, но этому нет никакого финансового подтверждения!» В смысле понимай как хочешь, а дальше лучше не продолжать… И если раньше я молчал про «советску власть» (но все про нее думал), то теперь стараюсь ни с кем не портить финансовых отношений.

Итого: будем считать, что получившие компенсацию люди отстроили себе такие же халупы, но за чертой прежней оседлости. В местах наиболее вероятного прорыва противника районные власти поставили природоохранные войска. А собственники жилья разделились во мнениях на бывших и отщепенцев. Почти сто процентов законопослушных граждан плюнуло и уехало, удовлетворившись компенсацией, и только феноменальные сопротивленцы задержались. Конечно, они понимали, что Эйск обречен на полное исчезновение, но пока в нем оставались жители – город существовал. Вдобавок все отщепенцы отказались от компенсации и продолжали числиться собственниками жилья по всем государственным реестрам, покуда их домовладения не ухнули в море, где никакой постоянной прописки уже не требовалось. Но самое примечательное, что этот отряд сопротивления состоял преимущественно из женщин, за редким или даже редчайшим исключением…

Книга VI

Эрато

Клеомен же, как говорят, когда скифы прибыли в Спарту для переговоров, слишком часто общался со скифами; общаясь же с ними больше, чем подобало, он научился у них пить неразбавленное вино. От этого-то, как думают, спартанский царь и впал в безумие. С тех пор спартанцы, когда хотят выпить хмельного вина, говорят: «Наливай по-скифски…»

Геродот

[15] На восьмой день до сентябрьских календ, что всегда соответствует двадцать пятому августа и прочей белиберде, но только в Помпеях, я проснулся ни свет ни заря не дома, а в борделе. И, судя по всему, вчерашний симпосиум удался на славу, потому что рядом со мной на постели находилась Исида, а девки были разбросаны по периметру комнаты, как на известной фреске «Погром в гареме», и весьма живописным образом. Да засыпь нас пеплом Везувия – и никакой археолог не догадается, что здесь творилось в последний день Помпеи. Почему одиннадцать девок лежат вдоль стен, а мы с Исидой – поперек кровати, и все абсолютно голые.

15

Хронология вторая: «25 августа. Последний день Помпеи».

Кстати, ваш покорный слуга тоже имел об этом смутное представление. Скорее всего, неразбавленное вино, которым вчера мы несколько злоупотребляли, внесло свои коррективы в программу симпосиума, и, должно быть, по той же причине девки поп'aдали замертво и застыли в самых невероятных позах. А вы говорите – угарный газ! Я бы сказал – загадка истории, в частности, как получилось, что мы с Исидой находимся на кровати в тесной близости? Или флейтисток мне не хватило? И, опершись на локоть, я принялся их пересчитывать:

– Ать-два… Ать-два…

– Ты выиграл, – сообщила мне полусонная Исида. – Целых двенадцать раз…

– Отлично, – вяло порадовался я. – Только мне хотелось бы уточнить, что именно?

– Разве ты не помнишь? – удивилась Исида, впрочем весьма умеренно. – Возможно, это и к лучшему…

– Да чего же здесь хорошего? – зевнул я. – Если я выиграл, как ты утверждаешь, то где же приз?

– Он лежит рядом с тобой, – сказала Исида. – И не зевай как кашалот, ты нагоняешь на меня тоску, да еще с похмелья.