Помяловский
Шрифт:
Но Помяловский является предметом не только многократных высказываний Горького-критика. Автор «Молотова», «Брата и сестры» и «Очерков бурсы», так сказать, вечный спутник Горького-художника. Это относится одинаково и к ранним произведениям Горького и к творчеству последнего периода его жизни. Исследователь горьковской «Жизни Клима Самгина», определяя историко-литературные корни этой эпопеи о конце российской буржуазной интеллигенции, не может не установить этих корней в романе Помяловского, в его изображении демократической интеллигенции 60-х годов. Эти корни заложены были в «Молотове». Не вникая в подробности, — это дело большой монографии, — отметим следующее. И в «Молотове» и в «Климе» основная проблема — мещанство и индивидуализм. И здесь и там пред нами страстное разоблачение индивидуализма. Тут важно отметить, что Горький, в своей эпопее ведет изображение интеллигенции по намеченным уже у Помяловского линиям. Начать с того, что в «Климе», как и в «Молотове», — основное ядро интеллигенции показывается через кружки и салоны (по Горькому, «странноприимные дома»),
«Жизнь Клима Самгина» — итоговое произведение Горького, поэтому изучение его в свете «Молотова» несомненно может показать общие истоки этих двух писателей, как и существенные их отличия. В этих отличиях прежде всего отражено бытие революционного класса, который в эпоху Помяловского был лишь в эмбриональном состоянии. «Жизнь Клима Самгина» отличается своим революционным оптимизмом, победной уверенностью революционного класса. Но социальный протест Горького берет несомненно свое творческое начало у Помяловского, этого сурового и непримиримого реалиста, умевшего разоблачать идеологию паразитических классов, нарисовавшего потрясающую картину отверженных, — этого позорного клейма классового общества. Помяловский видел, куда ведут индивидуалистические тенденции еще молодой тогда интеллигенции. Его поиски были направлены в сторону коллективистического идеала. Но социально-экономическая отсталость тогдашней русской жизни и тяжелый недуг мешали Помяловскому продолжать свой рост в этом направлении. Но его пропаганда коллективного писательского труда, страстная публицистичность его произведений, преисполненная неугомонного социального протеста, его искание новых «участков жизни», умение вскрыть половинчатость мелкой буржуазии и, наконец, его столь проникновенный и глубоко выстраданный подлинный гуманизм — все это делает творчество Помяловского прелюдией к искусству пролетариата. Те социальные проблемы классового общества, которые, истекая кровью, пытался в свое время разрешить Помяловский, не миновали также поля зрения великого писателя пролетариата А. М. Горького. Эти проблемы легли в основу творчества Горького и подняты им на высоту, соответствующую великой революционной эпохе. Оттого образ Помяловского столь дорог был Горькому; оттого так настойчиво Горький звал изучать творческое наследие этого основоположника революционно-демократической литературы.
Вместе с А. М. Горьким и В. И. Ленин также высоко ценил творчество Помяловского. В борьбе со своими политическими противниками Ленин охотно прибегает для соответствующих аналогий к образам «Очерков бурсы» и «Мещанского счастья».
Советская литература отмечала 70-летие со дня смерти Н. Г. Помяловского (1933) и столетие со дня рождения (1935), выпустив ряд хороших изданий (двухтомное полное собрание сочинений изд. «Academia», однотомник Гослитиздата, «Очерки бурсы» — Гослитиздат и «Молодая гвардия»). Появилось несколько статей о творчестве Помяловского. Однако было бы ложным самоуспокоением преувеличить достижения нашего литературоведения в деле изучения и архивных материалов и историко-литературных корней произведений Помяловского, а также творческой преемственности его с представителями последующей демократической литературы. На этом пути, как мы видели, встает такая огромная тема, как Помяловский и Горький, в связи с которой находится также тема о Помяловском и нашей современности, о соотношении социалистического реализма с тем революционно-демократическим реализмом, лучший выразителем которого был Николай Герасимович Помяловский.
ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА ПОМЯЛОВСКОГО
(Конец марта, начало апреля 1862 г.)
Первый блин
Уж широкие тени на темных садах… Средь сирени пахучей, в цветущих кустах Стоголосый певец, наш родной соловей, — То бывало в пору ясноглазых ночей,— Звонкой трелью любви оглашал садик мой… Жадно слушал певца я тогдашней порой… Меня страстно она обнимала тогда… Ох, вы, годы мои, молодые года! Дико ветер в полях завывал и стонал, Хлопьем мокрого снегу поля устилал; И в кибитке я с ней, уж женою моей, Мчался быстро на тройке летучих коней… Ветер свистом и воем поля оглашал; Но я свисту и вою тогда не слыхал… На коленях моих сладко спала она… Ох, ты, женка моя, молодая жена!Ей-богу, Яков Петрович, это я, т, е. Помяловщина, написал. А, каково? вот оно что значит рифмы-то вчера все вертелись на языке… Теперь во что бы то ни стало, а буду упражняться в стихах. Это первой пока блин, а подождите, что будет, когда дойдет до десятого, а тем более до двадцатого… Возъерундим, Яков Петрович, возъерундим!.. Но чур: моего лаптепле(те)ния в стихах никому не показывать, ибо тогда мне будет стыдно!.. ей-богу, будет стыдно!.. ей-богу, будет стыдно!.. Исайе ликуй!.. Тптпру!.. Ого-го! От удовольствия загибаю сам себе салазки двухэтажные.
Ваш Помяловщина.
Р. S. Всю пасху буду стихи писать.
1862 г.
Апрель 18.
Н. Г.
На меня и на вас подлая сплетня. В Петербурге, очевидно, не мне, а вам хотят эти скоты нагадить. Я морду побью тому, кто сплетню выпустил, — непременно побью, если только узнаю. Я вас уважаю, мало того, я ваш воспитанник, — я, читая «Современник», установил свое миросозерцание. Теперь же подлецы говорят, будто я бил вас в клубе. Во всем Питере говорят. Я бить и драться не умею, но скорее руку свою оторву, скорее сдохну, чем к вам не только собственноручно, но даже на словах отнесусь неуважительно.
Помяловский.
Добрейший Яков Петрович!
Я переехал на Малую Охту. Еще не совсем пока устроился, потому что наше семейство осталось до июня в городе. Живу, как новопереселившийся американец; сам варю и сам ем; сам производитель и сам потребитель. На средине комнаты стоит стол. Поутру на нем самовар часу до первого; часу в третьем самовар под стол, а на его место тарелки и другие обеденные приборы; они стоят на столе часу до пятого, а потом идут под стол, а на стол опять самовар; он же, самовар, и в осьмом часу на столе, а потом под стол часу в двенадцатом; из-под стола являются блюда, тарелки, вилки, ножи и пр. Таким образом все хозяйство сосредоточено в одном пункте. Вот как поживает ваш Финдляй. В начале июня, когда переедет ко мне все семейство, вполне устроюсь. Куплю лодку, мережек, накручу удочек, объемся молоком и ягодами. И теперь хорошо на Охте; погода благодатнейшая, ночи чудные, на кладбище соловьи прилетели, под носом Нева, с затылка речка, только на дворе некрасиво— бревна, дрова, щебье и старые бочки — ну, да зачем на двор смотреть. Квартирка довольно большая и хорошенькая, как фонарь — в одной комнате шесть окон. Ловил рыбу, поймал шесть ершей и съел их; добираюсь до голубей, что поселились на церковной колокольне. Ох, какой аппетит у меня — даже дорого жить становится. Увидите Андрея Штакеншнейдера, турните его ко мне. Скажите, что я ему дам масла, яиц, молока и мягкого хлеба. Когда приедет Тургенев, дайте, пожалуйста, знать — прикачу во что бы то ни стало.
Яков Петрович, добрейший и милейший! приезжайте. Квартиру мою ищите на Малой Охте, не доходя Большой, дом Корепова.
Вполне преданный вам Николай Помяловский.
1862 г.
Май 21.
Вероятно, в память лучших дней, проведенных мною с вами, вы позволите мне поговорить о том моральном состоянии, в котором я нахожусь теперь, и о том, что я думаю сделать с собою.
Уже из того, что письмо мое холодно, чуть не официально, вы можете вообразить мое душевное настроение в настоящую минуту. Холодно оно не потому, что я бы имел на вас какую-нибудь претензию, а потому, что предмет его — моя личность, к которой день ото дня становлюсь равнодушнее.
Следует взять во внимание некоторые обстоятельства моей жизни. Не думайте, что собираюсь доказать, будто меня среда заела — это было бы очень пошло — среде я никогда не позволял распоряжаться собою.
Первый раз пьян я был на седьмом году.
С тех пор до окончания курса страсть к водке развивалась крещендо и диминуендо.
Что за причина?
Ни мудрецы, ни доктора, с которыми я советовался, ничего не отвечали на этот вопрос.
Чувствовал причину один только я, но не хотел сознаться в ней. Она была вначале чисто-моральная, но теперь едва ли не перешла в болезнь тела. Я пил в детстве; значит, здесь и искать начало моего порока. И действительно, этим началом был грех (в смысле катехизиса), который заставили меня сделать насильно. Смешно было бы, если бы и теперь я считал себя преступником и налагал на себя эпитимии; но тогда было не то. Я был мальчик религиозный (в той же мере, как теперь не религиозен): я стал молиться богу, говеть, брать добровольные эпитимии, поститься, отдавать нищим последние деньжонки. Меня совесть мучила, и я сокрушался о лишении царствия божьего. Отведав вина, я почувствовал, что изменяется расположение духа, и с тех пор стал отведывать его чаще и чаще. Невежественная бурса не могла успокоить мою совесть, а напротив — своим православно-карательным духом она усиливала ее мучения; с другой стороны, товарищество, уважавшее пьянство, поощряло во мне этот порок. При окончании курса я был почти пьяница.
Но по выходе из бурсы я столкнулся с добрыми и умными людьми и понял всю гадость прежней жизни и угрызений совести по случаю, в котором я нисколько не виноват. Я ободрился, бросил пить, работал усердно и наконец довольно удачно выступил литературе. Все улыбалось впереди, и не думал я, что придется поворотить на старую дорогу, а пришлось-таки.
Этот поворот случился два года назад. В продолжение всего нынешнего лета я был в состоянии полупомешанного. Характер мой изменился: прежде я пил — теперь пожираю водку, прежде отвергал религию — теперь кощунствую, не терпел деспотизма, а теперь сам деспот; не уважал сплетню, приговор кружка, а теперь — общественного мнения; острил и шутил, а теперь — ругаюсь; говорил, а теперь реву. Я дошел наконец до мысли о самоубийстве.