Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Раздалась команда самого активного помощника Нины Удальцовой — члена правления клуба бондаря Вани Кормакова. Ваня с рупором был уже в лодке:
— Слушай мою команду! Занимать корабли согласно данным мной указаниям. Сигнальщики, вперед!
Народу все прибавлялось. Пришла Марья Антоновна в новой кумачовой косынке. Появилась Анна Тимофеевна с детьми.
— Еле разбудила своих крольчат!
Секретарь парткома Солодухин явился с женой и сыном. С пачкой газет и с шахматной доской под мышкой пришел Лыков. Его тотчас же окружили знатоки
— А где наш мордохват? Что-то Стряпкова нет…
— Да и Каблуковых нет.
— Христофоровы опаздывают,
— Семеро одного не ждут!
Трое парней сцепились с лодочником. Старик не давал красивую, голубую с белой полоской лодку:
— Не могу! За нее с вечера отдельно заплачено. Человек документ даже оставил.
— Покажи, что за документ?
— Государственный документ. С печатью.
Старик достал из кармана оранжевую книжечку. Парни раскрыли членский билет ДОСААФа, прыснули:
— Липа, дедушка. Недействительно. Только вступительный взнос уплачен. Кто это тебе его дал? Кузьма Егорович Стряпков? Не иначе как всех племянниц повезет.
Ваня Кормаков в рупор подал команду:
— Весла на воду! Музыка, марш!..
Но где же на самом деле Кузьма Егорович?
Есть в Краюхе, на углу Кооперативной набережной и Советского проспекта, комиссионный магазин. Конечно, это не то, что в Москве на улице Горького, или в Риге, или в Одессе — не тот масштаб, не те товары и не те покупатели.
Не висят здесь десятитысячные хрустальные люстры времен Очакова и покорения Крыма, не стоят бронзовые шандалы, свидетели карточных безумств и зарождающихся дуэлей. Нет узорчатых, настоящих текинских и азербайджанских. ковров, закапанных воском скатертей из золотой парчи, китайского фарфора с кобальтовым фоном, нет гарднеровских и батенинских изделий и даже дулевских нет.
Сюда не заходят полные дамы с пышными бюстами и жадными, рыскающими глазами. Не забегают и ультрамодные девицы в юбках колоколом в поисках необычайной блузки, малиновых перчаток до локтя или, самый шик-модерн, зеленых, а еще лучше красных нейлоновых чулок.
Не бывают здесь и бледные молодые люди с нафиксатуаренными коками, деловито измеряющие ширину брюк и знающие на иностранном языке только два слова: «Мэйд ин…»
В прошлом году торопливо забежал в магазин эстрадный артист Шмуров. Прибыв в Краюху на гастроли, мастер чечетки и куплета большую часть суток проводил в ресторане «Сеть». Регулярное посещение «Сети» бесследно не прошло. Горячее желание укрепить личный бюджет левым концертом у местных клубных деятелей отклика не вызвало. Пришлось расстаться, понятно не без горечи, с модными штанами. Но в краюхинской комиссионке к такому редкому товару не привыкли, и от штанов отказались наотрез. Спасибо, выручил Шмурова заведующий
Передавая штаны Забалуеву, легкомысленный служитель Мельпомены, доказывая необходимость добавить еще двадцать пять рублей, разъяренно демонстрировал покупателю красивую фирменную марку из синего шелка с золотыми буквами.
Впоследствии эта марка принесла немало хлопот заботливой супруге Забалуева. Отдавая штаны в чистку и тревожась за сохранность золотых литер, Фрося отпорола марку и с ужасом увидела под ней узенькую белую полоску с красными буквочками: «Швейная фабрика № 3, гор. Иваново».
Огорчение Забалуева от фальшивой фабричной марки с лихвой восполнилось гордостью: каждый раз, когда он в своих канареечного цвета брюках проходил по Кооперативной набережной, останавливалось все движение — пешеходы и шоферы с изумлением смотрели на диковину, и даже регулировщик замирал с поднятой палкой. Забалуев чувствовал себя именинником.
Обычно в комиссионный магазин заходят свои, краюхинские жители и, обежав глазами висящие под потолком шелковые розовые и бордовые абажуры с лохматой бахромой, два ряда поношенных ботинок и сапог, висящие на плечиках пальто, костюмы и платья, поворачивают к выходу. В магазине тяжело дышать, пахнет пылью и нафталином.
Мебельный отдел на втором этаже. Там с незапамятных времен стоят несгораемый шкаф и мраморный умывальник с трещиной по самой середине. Но есть одна вещь действительно ценная — старинное резное кресло из черного дуба, сданное театральным критиком Запольским в день отъезда из Краюхи.
У этого кресла и стояли Яков Михайлович Каблуков и Кузьма Егорович Стряпков.
— Основательно! Антик!
Яков Михайлович обошел кресло, потряс за спинку.
— Пережиток феодализма!
Стряпков сел в кресло, попрыгал на пружинах.
— Комфорт. Как трон. Примерьтесь, Яков Михайлович! Не беспокоит?
— Неудобно… Да и дорого, наверно.
— Зато авторитетно. Почище, чем у Завивалова. Кто войдет, сразу поймет — руководитель.
— Стол надо тоже соответствующий. А где его возьмешь?
— Отыщем. Можем нашей мебельной заказать.
— Хватили!
Стряпков увидел на окне чернильный прибор.
— Тоже антик!
— Непонятно, — удивился Каблуков. — Красиво, но почему одна чернильница?
— А зачем вам две? Нальем красных чернил, и пишите себе резолюции… Товарищ продавец, сколько этот ампир стоит?
— Это не ампир, гражданин, а инвентарь…
Стряпков, желая похвастаться знанием жизни, подмигнул молоденькому продавцу:
— Может, спишете?
— Как это- так — спишем?
— Очень просто. Сначала составим акт, — дескать, разбили по неосторожности, бухгалтер проводочку сделает, а вещицу нам за наличный расчет. И вам выгода, и нам приятно.
Продавец вспыхнул:
— Вы на что меня, гражданин, подбиваете? Если вы ревизор, то довольно стыдно, а если на самом деле — я милиционера крикну…