Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Васильев Аркадий Николаевич

Каблуков огрызнулся на своего спутника:

— Ну что вы затеяли? Пошли!

Кузьма Егорович, сходя с лестницы, оправдывался:

— Шуток не понимает… Молодежь!

Они шли по набережной, и Стряпков говорил без умолку. Вчерашние мысли Якова Михайловича о канцелярском новаторстве вызвали у него поток предложений.

— Конечно, чернильница — пустяк. При современной технике авторучек в этом сосуде необходимость вообще отпала. Но стоять на столе у руководителя должна. Иначе посетитель может подумать, что лицо, к которому он пришел за содействием, — бездельное, посажено просто так, для мебели…

Каблуков

слушал с заметным удовольствием. Стряпков, учуяв это, распушил хвост:

— Мебель. Это не пустяк. И вообще в государственной службе пустяков нет. Надо, чтобы посетитель, входя, чувствовал, к кому он попал, куда его, так сказать, допустили. Надо ему на психику сразу надавить. А чем ты ему сразу надавишь? Обстановкой! И только обстановкой. На полу должен быть ковер, а не дорожка. Дорожка, пусть даже широкая, — это мелко, неавторитетно. Книжный шкаф чем больше, тем лучше, и обязательно с зеленой шелковой занавеской на стеклах. Посетитель не должен знать, какие книги читает руководитель. За спиной, в углу, надо иметь несгораемый шкаф, желательно средних размеров. Большой уже нехорошо — громоздок. Без несгораемого шкафа никак нельзя. На нем так и написано, что хозяин имеет доступ к таким документам, до которых рядовому посетителю расти и расти…

И обязательно столик для телефона. Отдельный, хорошо бы из красного дерева, с бронзой. Впрочем, о телефоне у меня все отдельно обдумано. Главное— выдержать пропорцию: чем выше пост, тем больше аппаратов. Мне довелось как-то в Министерстве торговли несколько часов побыть. Вот где я звону наслушался! В одном кабинете, и не у министра, а так, у среднестоящего, — шесть аппаратов. То один — дзинь, то другой — дзинь. А иногда все вместе — тр-тр-тр… И, представьте себе, секретарша не ошибается.

— По звонку различает?

— Очевидно… Ловко она орудовала. То одну трубку поднимет, то другую. Кстати о звоне. Звонок у телефона руководителя должен быть особый — малиновый, чтобы не раздражать среднего уха. Один мой знакомый рассказывал, что у них в учреждении у начальника стоял белый аппарат. И у начальника под крышкой письменного стола была кнопка. Допустим, посетитель ему надоел. Тогда начальник нажмет кнопочку, и белый телефон грохочет, как колокол. Начальник снимает трубку и говорит: «Слушаю, Иван Спиридонович. К вам? Когда? Сейчас? Иду…» Молча возвращает трубку на место, а потом — к посетителю: «Извините, должен…»

А то позвонит, трубку схватит и начнет будто по прямому проводу с Москвой разговаривать. Здорово, говорят, действовало.

Упаси вас бог при посетителе самому абонента вызывать!

Это несолидно! Если вам даже делать нечего, все равно пригласите секретаршу: «Соедините меня с Иван Сергеевичем…»

У Бушуева хороший приемник стоял. Не приемник, а прямо труба иерихонская, орган. Жаль, он его в облисполком забрал. Ничего, помозгуем, может, заказной поставим. Хорошо еще иметь в кабинете барометр. Если посетитель скучный, можно встать, подойти к барометру, постучать указательным пальцем: «На сушь идет! О-хо-хо!» Или: «Ночью дождь будет». И посетителю интересно, и вам приятно — вроде разминки.

Каблуков с удивлением посматривал на Стряпкова: «Откуда все это у него? Кто бы мог подумать? Дурак дураком, а мысли интересные».

Обласканный вниманием, Кузьма Егорович фантазировал, как мог:

— Кроме письменного стола должен быть еще поперечный.

Это даже не правило, а, если хотите, закон! Да! Закон. И на столе всегда должна быть разложена чистая бумага — вроде как приготовлена для совещания, которое начнется минут через десять. Это на посетителя сильно действует. Который постеснительнее, он даже не присядет при виде такой подготовки и начнет излагать просьбу стоя…

— А ведь это верно, — подхватил Каблуков. — Я как-то был в облисполкоме, вот так же бумага разложена. Я заволновался, ей-богу, заволновался — пришел, думаю, невпопад.

— А я о чем толкую! И еще надо помнить о двух вещах: табличка и занавески. Табличку надо продумать. Теперь пошла мода на вежливые: «В нашем доме не курят!» или «Курить может только хозяин». Я вам потом придумаю что-нибудь оригинальное: «Курите у себя дома». Или поделикатнее: «Не отравляйте меня своим присутствием». О занавесках. Упаси вас бог повесить тюлевые или полотняные! Это сразу напоминает что-то семейное. Нужны шторы из мятого плюша — желтые или красные… Ну вот мы и дошли, за разговором оно и незаметно. Видите, лодочка — это я для вас забронировал. Наших уже и след простыл. Ничего, мы в самый раз прибудем. Хорошо, что вы согласились на вояж, — посмотрите людей в натуральном виде. — вам же ими руководить придется… Осторожно, тут ступенька гнилая…

Лодочник обрадовался появлению Стряпкова:

— Еле отбил. Я говорю «заплачено», а они требуют. Катайтесь на здоровье…

Кузьма Егорович пропустил Каблукова:

— Проходите, Яков Михайлович. Вам, как лицу руководящему, полагается находиться у кормила.

Стряпков отпихнулся веслом, сел на скамейку, снял пиджак и закатал у рубашки рукава.

— Я погребу. В юности это занятие у меня хорошо получалось. Призером не удалось быть, но отличался…

Он поплевал на руки.

— Левее держите, Яков Михайлович, там мель…

Каблуков выправил лодку.

— Напрасно руки увлажнили, Кузьма Егорович. Можно мокрые мозоли набить.

— Ничего! Нам не привыкать! Мы народ трудовой.

Стряпков лихо сдвинул шляпу на затылок и запел, запел ту самую песню, которую всегда поют в лодках, независимо от возраста, положения и степени трезвости:

Из-за острова на стрежень, На простор, речной волны…

Но, видно, взял сгоряча высоко и поперхнулся.

Удивительное дело река. Смотришь с откоса, и кажется: «Тоже мне водный рубеж. Раз — и переплыл!» Но стоит очутиться на середине, настроение меняется: «Тут надо работать и работать!» А если двигаться не поперек, а вдоль, да еще навстречу течению? Вода, такая мягкая, такая податливая, сразу становится упругой.

Мысль о тяжком, почти непосильном бремени, добровольно принятом на себя, пришла к Кузьме Егоровичу минут через десять после старта. Лодка, как назло, оказалась неуклюжей, неходкой, да и рулевой к самостоятельному руководству, чувствовалось, приступил впервые. Солнце поддавало и поддавало жару. Стряпков взмок. Расстояние от юности, когда гребля у него получалась неплохо, оказалось солидное, и он начал мысленно чертыхаться:

«Уселся, дьявол, и не догадается сменить!»

Каблуков сидел неподвижно, как каменный идол, полагая, что весла доставляют Кузьме Егоровичу удовольствие.