Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
— Лети отсюда, пока я тебя в рай не представил! И меня к вашим пакостным делам не присобачивайте…
Как только ошарашенный Стряпков покинул пределы коромысловских владений, Василий Васильевич осторожно, чтобы не разбудить жену, очистил ящики письменного стола, уложил всю наличность в небольшой чемодан и прошел в сад.
Через полчаса жена, сладко потягиваясь, нашла его. Он по-хозяйски осматривал доски забора.
— Заменить надо, — сказал он, — слаб нынче тес, двух лет не простоял…
Ложась спать, он подумал:
«Надо пока компромиссы
…Не поссорься Юрий Андреевич с дочерью и женой, воскресенье было бы, как всегда, приятным днем. После пирогов и чая он покопался бы в саду, возможно поехал бы со всеми вместе на прогулку — все бы шло как у добрых людей. Наблюдательный председатель «Тонапа» наверняка заметил бы отсутствие Кокина, подозрительные беседы Солодухина с комсомольцами, прибывающими на велосипедах в лес и подходившими к секретарю парткома как бы с рапортами о проделанной работе.
Но Юрий Андреевич всем своим поведением еще раз доказал, сколь вредно злоупотребление алкоголем.
Домой Христофоров пришел поздно, и не с пустыми руками, а с иол-литром, на котором желтела наклепка «Померанцевая». Во всех ларьках Краюхи по субботам и воскресеньям водкой торговать запрещалось, поэтому продавцы широко пользовались желтыми наклейками.
К рассвету бутылка опустела, и Юрий Андреевич сначала подремал на стуле, затем благополучно переместился на пол. Марья Павловна, которой не спалось, прикрыла его от мух простыней.
Юрий Андреевич очнулся в третьем часу дня. Окажись Марья Павловна дома, она бы принесла из погреба миску квашеной капусты или огуречного рассола. На крайний случай напоила бы супруга крепким, как деготь, чаем.
Но Марью Павловну удержать дома не могли никакие силы. Соседка сказала ей, что рано утром видела Зойку и Васю около загса:
— Стоят как голубки, он ее за плечики обнял, какую-то коробку показывает…
Марья Павловна кинулась на поиски дочери. Она, конечно, понимала, что никакая опасность Зойке не угрожает, но искать дочь было надо, неизвестно для чего, но надо.
Опять-таки, будь Христофоров трезвым, Марья Павловна вряд ли бы посмела улепетнуть из дома. Но Юрий Андреевич лежал на полу в безобразной позе, одетый, и препротивно, храпел. Он показался жене таким гадким, таким скверным, что, проходя мимо, она даже зажмурилась.
Что оставалось делать в одиночестве проснувшемуся Христофорову? Голова разламывалась от боли, все тело от непривычного лежания на полу ныло, тоскливая тошнота мутила душу. Юрий Андреевич вспомнил о славной традиции — «поправиться», полез в нижний этаж горки, где всегда стояли крепкие напитки, и вытащил непочатую бутылку «старки». Подробности накачивания грешного тела Юрия Андреевича можно из повествования опустить, ибо ничего оригинального в это занятие он не сумел привнести. Зато заслуживает внимания душа Христофорова, в которой, по мере подогрева тела, разгоралась ненависть к жене, к соратникам по «Тонапу», ко всему окружающему миру.
— Подлецы! Ух какие все подлецы! Захочу — всех вас, свиней, поштучно куплю…
Христофорову
Воспаленное воображение Христофорова принесло на своих крыльях еще одну свежую идею: «Я арестован. Надо бежать!» И началась деятельная подготовка к побегу. Проще всего было вылезти в окно. Но Христофоров жаждал действий героических, поэтому он начал ударять задом в дверь. Поняв через некоторое время, что удары мягким ни к чему не приведут, он стал лупить по двери табуреткой…
За этими гимнастическими занятиями и застала его Марья Павловна, вернувшаяся после бесплодных поисков дочери. Осторожно, чтобы не попасть под удар, она раскрыла дверь, и Юрий Андреевич с зажатой в кулаке ножкой от табуретки вывалился на крыльцо.
В эту самую минуту прибежал Стряпков.
— Что с ним? — испуганно спросил Кузьма Егорович. — Была милиция? Он сопротивлялся?
— Господи, какие вы все дураки, — с огорчением сказала Марья Павловна. — При чем тут милиция? Пьет второй день… Вставай, Юрий Андре-еич! Вставай…
В ответ послышалось мычание.
Так Юрий Андреевич и не узнал о том, что Кокин в милиции, а в ларьках были комсомольцы. «Тонап» в самый критический момент остался без руководства.
…Марья Павловна сидела неподалеку от крыльца на перевернутом ведре и плакала. Она, понятно, не знала, что точно так же, как сейчас лежит ее супруг, много лет назад и не однажды валялся купец третьей гильдии Андрей Николаевич Христофоров. И так же плакала его жена. Несмотря на всю выдержку Юрия Андреевича родимые пятна капитализма редко, но все же проступали наружу,
Кузьма Егорович, убедившись, что ему около Христофорова, временно лишенного всякого соображения, делать нечего, понесся домой. Надо было что-то предпринимать. Бездействие казалось сейчас чудовищным.
Племянницы Капы дома не оказалось. Стряпков атому обрадовался — могли посыпаться ненужные вопросы. Он пожевал булку с колбасой и задумался. Так хорошо начатый день заканчивался так скверно. Какое прелестное, полное надежд утро: поход в комиссионный магазин, прогулка по реке, приятные беседы с Каблуковым… Боже мой, как все это далеко! Впереди… А что, собственно говоря, впереди?
Кузьма Егорович впервые реально ощутил: «Суд впереди! Сначала следствие, потом суд, а затем… Что? Заключение?»
На полу валялся отскочивший от стекла портрет Каблукова. В сутолоке Стряпков совсем забыл о вазе, стоящей в кабинете Соловьевой. «Да ведь это улика! Да еще какая! Надо вазу из кабинета забрать».
Потом он вспомнил, что в понедельник в этот кабинет хозяином придет не Соловьева, а Каблуков, и немного успокоился: «Ничего, я пораньше приду. Я двух зайцев ухлопаю. Портрет заменю и «вложение» выну. Нехорошо, что я Каблукова одного в лесу бросил. Ну да черт с ним, доедет с кем-нибудь. Довезут. Кто погонит лодку обратно? Возьмут, да еще обрадуются…»